Громов: Хозяин теней - Екатерина Насута

— Нет. Я понял. Было хорошо, но война…

— В том и дело, что война, конечно, сказалась. Но вместе с тем она и стимулировала развитие ряда отраслей. Когда стало понятно, что фронт захлёбывается из-за дефицита боеприпасов, в авральном режиме…

Как всегда у нас, в авральном и через жопу.

— … были возведены заводы. И налажен выпуск. И более того, уже через пару лет все нужды фронта были закрыты. Вдумайтесь. Производство взрывчатых веществ увеличилось в тридцать три раза! Со ста тонн до трёх тысяч трёхсот в месяц[4]. В двадцать раз увеличилось количество тяжёлой техники в армии. Да и в остальных военных сферах был, можно сказать, относительный порядок. Конечно, фронт тянул и деньги, и силы, и людей, но Российская империя была далека от краха. Да, на экономике не могло не сказаться произошедшее, однако даже если брать просто цифры, то, допустим, в России было мобилизовано около семи процентов населения, тогда как во Франции — свыше двадцати, в Германии — около шестнадцати.

— Тогда… почему?

Если порядок.

Экономика.

И не всё так критично. Почему?

— А вот на этот вопрос до сих пор нет однозначного ответа. Как по мне… исключительно ненаучно и в частном порядке, то дело в людях. В людях, которые пошли на фронт, потому что им так сказали. Которые не очень понимали, за что и зачем воют. Не месяц, не два, но годами. Которые в какой-то момент устали. Добавьте усилившиеся внутренние противоречия. И факт, что затягивать пояса пришлось отнюдь не аристократии. Появление нового класса — рабочих, которые пусть и происходили от крестьян, но не были стеснены рамками общин и обычаев. Они оказались весьма подвержены влиянию революционных идей. Готовы их воспринять… более того, перемен ждали все слои общества. То же купечество не слишком было довольно положением, когда и приличные капиталы не помогали возвыситься в социальной среде.

Вот на хрена я всё это слушаю?

Капиталы.

Производства… если так-то я сам ещё тот капиталист хренов, который считает прежде всего прибыль.

— Изначально революция задумывалась как локальная, способная решить проблему самодержавной власти, в том смысле, что ограничить её, дав возможность управлять страной иным людям, но…

— Всё пошло не по плану, — сказал я, повернувшись к окну. — А если бы её не было? Если бы вот… осталось всё, как прежде. Самодержавие там. Аристократия. Купцы…

Про купцов в том мире знаю ещё меньше, чем про аристократию, но чую — должны они быть. Просто-напросто обязаны.

— Ну и рабочие с крестьянами, — добавляю, потому как куда без них.

— Что ж… если осталось всё это, то остались и внутренние противоречия. Вполне возможно, что в вашей… истории их разрешат путём мирным. Скажем, проведя ряд реформ, многие из которых были в свое время начаты Александром II, но затем фактически уничтожены его сыном. Тот решил вернуть всё, как было, не понимая, что закручивание гаек лишь увеличивает внутреннее давление. Да… это сложно на самом деле. Но вполне возможно. Реформы. Серьёзные преобразования.

Вот с этим, чую, не задалось…

— А если… скажем… и революционеры есть? Допустим, благородная девица, такая, из хорошей семьи, связывается с революционером…

— Обычная история девятнадцатого века. Та же Вера Засулич. Хотя она, конечно, из обедневших дворян, которые таковыми были сугубо номинально. Но образование получила, да… Софья Перовская, дочь губернатора Петербурга[5]… на самом деле женщин, разделявших идеи террора, было довольно много. И дворянки среди них встречались.

— Так вот… её помиловали. Определили жить…

— Под надзором?

— Ну да, под надзором. Только связей с революционерами она не оборвала. Сама она за мирное решение проблем. Но печатает листовки и радеет за народное образование.

— Болезненный вопрос, — соглашается Павел Мавтеевич. — Да, это вполне себе реалистично.

— Но вместе с тем… как бы в мире есть и машины. Автомобили разные. Заводы… рабочие живут в домах около них… этих… доходных, — слово всплывает не сразу. — Рядом больничка, благотворительная. Бесплатная, но не как сейчас…

Сложно говорить о таком. Тем более говорю комкано, криво. Но меня слушают.

— Вот… собственно… если так…

— Вы описываете вполне себе обычную реальность конца девятнадцатого века. Листовки. Революционеры… террор?

— Куда без него.

— Тогда да… почему бы и нет?

— А машины? Электричество?

— Электричество тоже было на момент начала войны. Прогресс шёл по миру семимильными шагами. И даже в императорском дворце появились электрические лампы, не говоря уже о заведениях попроще. Да и автомобили вполне себе прочно вошли в обиход.

— Нет… другие… такие… вроде советских. Последних моделей.

— Тоже не вижу препятствий. В целом социальная эволюция часто следует за технической. Общество меняется, когда возникает в этом нужда. Но эта эволюция вполне может быть неспешной. И да, если вам нужно, то и проблемы внутренние могут быть неизжиты, несмотря на все технические успехи.

Он развёл руками.

— Но? — чую, что упускаю нечто важное.

— Но если под котлом развели котёл, а крышку закрыли плотно, то…

— Рано или поздно — рванёт?

— Именно.

— Спасибо, профессор.

— Пожалуйста. Не знаю, помог ли вам…

Я сам не знаю.

Во-первых, не знаю, на кой оно мне надо. Во-вторых… вернуться до сих пор не получается. И может статься, что мои эти вот поиски так и останутся фантазией состоятельного капиталиста.

Кто бы знал, что делать.

Ну да, и кто виноват — тоже.

Конец первой части

[1] Из манифеста партии социалистов-революционеров, 1900 г.

[2] Речь идёт об Османской, Германской, Астро-Венгерской и Российской. И до начала первой мировой Османскую империю раздирали внутренние противоречия. Поражения на фронте усугубили их. Начались многочисленные восстания, а после оккупации Стамбула английскими и французскими войсками в ноябре 1918 года правительство Османской империи окончательно рухнуло, а на