Македонский Лев - Дэвид Геммел

— Его брат был умен, но поспешен, — сказал Бардилл. — Мне интересно, почему Пердикка оставил Филиппа в живых. Либо он не ждал никакого заговора, либо был глупцом. Опять же, почему Филипп не убил сына Пердикки? Странная семейка.

— Он не раздумывая убил единокровного брата, — добавил Григерий.

— Знаю, — вздохнул Бардилл и сел обратно на трон. — Ах, если бы я точно знал, что он предатель, то он бы не вышел отсюда живым. Но муж для Аудаты — такого подарка я и найти не чаял. Пригласи его сюда на аудиенцию. Приведи его через час.

Когда Григерий ушел, Бардилл позвал Аудату к себе. Она была долговязой, худощавой женщиной с большим носом, но хотя Бардилл знал, что многие считали её некрасивой, сам он видел в ней ребенка, которого любил с самого рождения. Она вошла в зал и обняла его.

— Ты его видела? — спросил Бардилл, держа дочь за руки.

— Да. Он симпатичный, только, боюсь, ниже меня ростом.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал он. — И я по-прежнему не знаю, умно ли будет делать этот шаг.

— Мне двадцать семь лет, Отец. Не решай всё за меня.

— Ты говоришь так, будто двадцать семь лет — это старость. У тебя еще куча времени, чтобы родить здоровых сыновей и вырастить их. Я желаю тебе этого. Хочу, чтобы ты познала такую же радость, как я, когда растил тебя.

— Что ж, если это тебя порадует… — сказала она. Они сидели и говорили, пока не вернулся Григерий, объявив прибытие Филиппа. Аудата поспешила удалиться, но осталась ждать за тронным залом, наблюдая всю сцену через приоткрытую дверь.

Бардилл стоял перед троном, когда вошел Филипп. Македонец приблизился, преклонил колено перед Бардиллом, взял его руку и поцеловал ее.

— Царь не должен преклоняться перед другим Царем, — проворчал Бардилл.

— Но сын должен чтить своего нового отца, — ответил Филипп, встав во весь рост.

— Хорошо сказано, — согласился иллириец, махнув Григерию, чтобы тот ушел. — Подойди и сядь со мной. Нам нужно многое обговорить.

Парменион добавил листья сильфиума в кипяток, помешал лезвием кинжала. — Что это? — спросил иллирийский слуга, принесший воду.

— Растение из Македонии. Из него делают бодрящий напиток. Спасибо тебе за воду.

Парменион переместился на скамью и стал ждать, пока остудится отвар. Мотак пришел в ярость, когда узнал, что его не берут с собой, и вертелся вокруг, как сварливая старуха. — Ты будешь принимать сильфиум каждый раз перед сном? Не забудешь?

— Конечно не забуду.

— В тот раз в Египте забыл ведь. Три дня не принимал, пока я валялся в лихорадке.

— В тот раз у меня было много других забот. Мы тогда были осаждены неприятелем.

Мотак хмыкнул, всё еще с неубежденным видом. — У тебя достаточно сильфиума на пять дней — в самом крайнем случае на шесть.

— Я буду осторожен, мамочка. Обещаю тебе.

— Ну конечно! Смейся! Мы ведь о твоей жизни говорим, Парменион. Помни об этом.

Парменион забрался с ногами на скамью и расслабился, отпив охлажденного напитка. Как многие южные греки, иллирийцы пили из маленьких блюдцев. Только в Фивах персидские кубки по-настоящему обрели свой второй дом. Он допил сильфиум и откинулся на спинку, чувствуя утомление в мышцах от долгой верховой езды. Царь оставил двести своих телохранителей у горы Бабуна к югу отсюда, пообещав вернуться через пять дней. Их встретил человек по имени Григерий, во главе сотни всадников. Они стремительно проскакали ко дворцу Бардилла, и Парменион еще несколько часов не знал покоя, пока их не разместили в длинном одноэтажном строении. Он не был уставлен статуями, в нем не было садов, не было даже стойла для коней Царя; но выделенные для свиты комнаты были уютны, и к каждому вину был приставлен слуга.

Парменион как раз собирался заснуть, как вдруг услышал стук в свою дверь. — Кто там? — позвал он.

— Григерий, господин. Наш Царь желает видеть тебя.

Парменион встал, протирая глаза ото сна. Он бросил взгляд на нагрудник и шлем, лежавшие на полу рядом с его мечом, затем встал, подошел в двери и открыл ее. Григерий поклонился. Парменион вышел и отправился следом за воином по широкому коридору к покоям Царя. Мужчина шел легкой, хорошо сбалансированной походкой, передвигаясь на цыпочках. Он был атлетом, Парменион ясно видел это — и даже более того, он был воином, каких поискать.

Григерий провел его в комнату ожидания и объявил о его приходе Бардиллу. К удивлению спартанца, Царь был один. Он не поднялся со своего сидеия, когда вошел Парменион, но взмахом руки велел спартанцу поклониться.

— Добро пожаловать в мой дом, Парменион. Большая честь видеть знаменитого полководца здесь в Иллирии.

— Это несравнимо более высокая честь для меня, государь. Редко выпадает получить приглашение на личную аудиенцию столь прославленного владыки.

— Хорошо сказано, спартанец, но давай опустим подобные любезности, — отрезал старик. — Садись подле меня и расскажи, что ты делаешь в Македонии.

Парменион сел рядом с Царем. — Военачальник идет туда, где есть служба для него. Боюсь, что я слишком долго пользовался гостеприимством, оказанным мне в Азии. Царь Филипп был столь добр, что предложил мне временное жалование.

— Временное?

— Я обучу несколько сотен воинов, дабы он смог защитить свою границу с Пайонией. А также подготовлю для него дворцовую гвардию.

Царь улыбнулся, показав сильно потемневшие зубы. — А что насчет Иллирии? Что он думает об этих границах?

Парменион немного поразмыслил. — Ему не нравится нынешнее положение дел — но с другой стороны, тебе бы понравилось? Однако я сказал ему, что здесь он мало что может изменить. На это пойдет немало ресурсов, армия наемников, и даже тогда ему представится ничтожно малый шанс на успех.

— Ты удивительно откровенен, — удивленно отметил Царь.

— Я говорю без малейших секретов, государь. И я чувствую, что было бы… неуместно лгать тебе.

— Пойдешь ко мне на службу?

— Уонечно, государь. Но я дал слово Филиппу, что год буду служить у него и готовить его гвардию. А после? Я буду искать новую должность. Как бы там ни было, мне кажется, что я тебе не нужен. Обычно меня нанимают люди, которые пришли в отчаяние; очень немногим победителям нужны наемные военачальники.

— Это правда, — согласился Бардилл. — Скажи, тебе по душе Филипп?

— Вполне. Он добрый и в какой-то мере благородный человек. В своих странствиях я встретил на своем пути лишь несколько таких людей.

— Так он поэтому не убил сына Пердикки?

— Думаю да, государь. Однако сложно узнать всё, что на уме у Царя.