Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нечто подобное ощущал и Державин. Он витал над помолодевшим Петербургом как дух прошлого победного века. Примечал новейшие пороки, читал нравоучения царю, которого знавал юным ребёнком…
Многим известен броский афоризм Томаса Карлейля: «Революции пожирают своих детей». С этим трудно спорить. Разве что можно добавить: «А монархии подчас пожирают и отцов…» Нас восхищают благородные нравы аристократии, стремление к Просвещению, свойственное лучшим сынам Отечества того времени, восхищает победный боевой дух… Но золотой век оставил нам и блистательные примеры коварства, жестокости, двуличия… Каждый дворянин присягал императору. Ежедневно вся Россия молилась за помазанника Божьего. У кого поднимется рука на самодержца? Оказывается, когда речь идёт о честолюбии и выгоде, убийство православного монарха — сущий пустяк. Во главе заговора стоял граф Пален. Павел едва ли не каждого дворянина подозревал в измене, а Палену доверился. Державин знавал этого хладнокровного, умного генерала, которого новый император поспешил отдалить от двора. Мудрое решение! Но Державин не мог не заметить, что молодой император приближает и людей недостойных, суетливых, не знающих Россию.
Державин не входил в окружение Александра Павловича. Но в первые недели правления молодого императора он не позволил одолеть себя в придворном фехтовании. Ему удалось укротить горячность — и в дискуссиях он выступал как умелый тактик. Опыт есть опыт.
Новая метла всегда метёт по-новому, а уж воцарение Александра во всех смыслах было антитезой предыдущему правлению. Так его и воспринимали. Державин при Павле «впал в немилость», потом снова вошёл в силу — и, конечно, недругам было несложно повернуть этот факт против него. Граф Васильев пребывал в ореоле жертвы павловского самовластия, он получил от государя «всемилостивейший рескрипт, в котором, несмотря на то, что не мог дать вернаго отчёта казне, расхвалялся он чрезвычайно за исправное управление государственными доходами». Потрясая рескриптом, Васильев не преминул публично укорить Державина за критику. Гаврила Романович не остался в долгу, ответствовал незамедлительно: «На что вам, граф, грешить на других? А я вам говорю в глаза, что вы в таком болоте безотчётностию вашею, из коего вам вовек не выдраться».
Так или иначе, государственным казначеем снова стал Васильев, а Державин остался сенатором и только. Никаких предложений от императора не поступало, Александр как будто игнорировал Державина. В великую силу вошёл Дмитрий Прокофьевич Трощинский — опытный статс-секретарь, приятель Васильева, в недавнем прошлом доверенное лицо князя Безбородко. Политик ушлый, немолодой, опытный — и отнюдь не друг Державина. Именно он составил манифест о восшествии на престол нового государя. Державин считал, что император в те дни глядел на всех глазами Трощинского.
Царедворцы спорили — и по частностям, и в плане стратегии. Как это обыкновенно бывает в первые недели нового правления, заявила о себе партия шляхетской вольницы, желавшая ограничить власть государя.
Державин так определял расстановку сил и намерений:
«Графы Воронцов и Завадовский весьма в тёмных выражениях или так сказать тонких жалобах на прежнее (разумеется, Павлово) правление словами Тацита, что „говорить было опасно, а молчать бедственно“, хотели ослабить самодержавную власть и присвоить больше могущества Сенату, как то: чтоб доходами располагать и свершать смертную казнь без конфирмации Государя и прочее. Господин Захаров толковал грамматический смысл некоторых слов в должности Сената. Державин, хотя разделял обязанность правления, согласно учреждению о губерниях, на 4 власти, то есть на законодательную, судную, исполнительную и сберегательную, но соединял их, яко в центре, в единственной воле Монарха. Но как по словам Петра Великаго, государь не ангел, не может один везде и всё управить, то и распорядил на 4 должности, возложив их на лица министров, как то: просвещения или законодательного, судного или юстиции, внутреннего или исполнительного, сберегательного или генерал-прокурора».
Элегантный манёвр: в наследии Петра Великого можно было найти одобрение любой тактики… Споры вокруг самодержавной системы не прекращались со времён Московской Руси. Каждому новому государю нужно было утвердить полномочную власть, одёрнув честолюбивых феодалов. Ещё Тредиаковский воспевал решительность Анны Иоанновны, не допустившей правления аристократической олигархии. Державин считал, что Воронцов, Завадовский и некоторые другие царедворцы покушаются на самодержавную систему. Возможно, он сгущал краски, чтобы заручиться поддержкой царя против своих соперников. В длинной, запуганной интриге вокруг судеб Сената Державин заработал несколько вистов, выдвинулся.
Сенат следовало реформировать — это понимали все. Слишком расплывчатым оказался статус этого непутёвого детища Петра Великого. Проект «Начертания прав и обязанностей Сената» составил Завадовский, возвращённый молодым императором из небытия. Несколько сенаторов, включая Державина, выступили с критикой и с дополнениями к проекту. Записка Державина оказалась наиболее обстоятельной: он предлагал разделить орган на четыре отрасли — законодательную, судебную, исполнительную и прокурорскую — по образцу устройства в губерниях. Императору показались здравыми рассуждения Державина о том, что функции Сената не должны исчерпываться «доступом к престолу», что нужно рационально организовать работу громоздкого института. Наконец, Платон Зубов — растерянный, но, к удивлению многих, не сломленный после смерти императрицы — передал Державину волю государя: нужно написать проект о реорганизации Сената. Это задание окрылило Державина.
Гаврила Романович оживился, услышав глас боевой трубы, но встрепенулись и его противники — Строганов, Трощинский, Чарторыйский… То ли их принципиально не устраивало «разделение властей» в Сенате, то ли они опасались усиления непредсказуемого Державина (который к тому же был непримиримым противником крестьянской реформы), но им удалось убедить государя поручить сенатскую реформу Трощинскому, а Державин пусть пишет свой проект в качестве приложения.
Гаврила Романович, как в былые годы, работал сутки напролёт — и выдал документ, который окрестили «Конституцией Державина». Ему виделся Сенат, состоящий из двух частей. В каждой части — по несколько департаментов. Каждый департамент возглавлял министр, в спорных случаях вопрос рассматривался на общих собраниях. Подумал Державин и о «четвёртой власти»: он считал необходимым регулярную публикацию сенатских материалов в прессе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});