Николай Гумилев - Юрий Зобнин

Между тем, расходясь в расстановке приоритетов при художественном осмыслении одного и того же предмета — жизни русского народа, авторы обоих стихотворений предельно доброжелательно относятся к изображаемому. Правда, в гумилевском стихотворении специальных средств для выражения этой доброжелательности не требуется, она и так очевидна. Блок же оговаривается:

… И такой, моя Россия,Ты всех краев дороже мне.

Оговорка эта крайне ценна, ибо без нее мы никогда бы не догадались о подлинном отношении автора к изображенному им миру, главным действующим лицом которого является пьющий, ворующий и бесчинствующий герой, заходящий, правда, иногда и в храм. Последнее, впрочем, может служить лишь поводом для лишних упреков (лучше бы и не заходил). Любовь к такому миру и такому герою — болезненное извращение, никаких внешних и духовных мотивов для этой любви нет (Лермонтов, по крайней мере, видел в схожей ситуации помимо «пьяных мужичков» хотя бы «степей глубокое молчанье», «лесов безбрежных колыханье» и т. д. («Родина»). Можно, конечно, прийти в зловонный кабак, набитый пьяными русскими бомжами и урками, и, зажимая нос и с трудом удерживая в горле тошноту, провозгласить: «Люблю! Именно за вонь люблю, за матерщину, за щетину на физиономиях, за пьянство — ибо больше ничего существенного в вас, братья мои, не вижу. Все иное в вас — ложь и притворство, а главное — грязь, вонь и мрак, сиречь пьяный сон беспробудный. Вот за это и люблю! Вот за это и дороже мне этот кабак всех краев!»…

А ведь и не выйдет из этого ничего хорошего. И урки с бомжами не поверят и еще, чего доброго, обидятся, и тебе самому эта комедия скоро опротивеет настолько, что захочется, при удобном случае, взять, да всех «любимых» и перестрелять:

Пальнем-ка пулей в Святую Русь —В кондовую,В избяную,В толстозадую!

— т. е. в ту самую, олицетворением которой и являлся храпящий на «перинах пуховых» мужик-купец из стихотворения 1914 года.

Нет, не была и такая Россия Блоку «дороже всех краев». В тех, которые «дороже всех краев», пулями не палят. Другая (какая только? Вероятно, существовавшая в сознании Блока в качестве мечты о будущем), конечно, была. А эта — нет.

В симпатии Гумилева к изображаемому им миру нет ничего болезненного, хотя — и это нужно подчеркнуть особо — это тот же самый мир, населенный теми же самыми героями, один из которых выведен в стихотворении Блока. По крайней мере, в том, что гумилевские «мужики, цыгане, прохожие», населяющие «Городок», не грешат приблизительно теми же грехами, что и блоковский герой, утверждать не возьмется ни один из тех, кто хоть раз столкнулся с российским житьем-бытьем. О мире других стран, каковые Блоком отметались в приступе любви к «такой России», умолчим (хотя, вероятно, известные проблемы подобного рода есть — на свой, конечно, манер — и там). Но за наших «мужиков, цыган и прохожих» — отвечаем без колебаний. Грешны. Хотя относительно того, что грешны бесстыдно и беспробудно, — большой вопрос.

Все дело в том, что и блоковский герой, насколько можно судить из самого же текста стихотворения, грешит именно стыдно и пробудно. Понять это можно из того, что, проснувшись «с головой от хмеля тяжкой», он совершает нелогичный с точки зрения «бесстыдного и беспробудного» грешника поступок — идет в храм. Пребывание в храме (полтора-два часа на ногах, фактически без движения) физически тяжело для человека в состоянии похмелья. Гораздо естественнее для «беспробудного» мерзавца, слушающего только позывы грубой плоти, пойти с утра в кабак и… не возобновлять «счет часам и дням», или, по крайней мере, так и лежать на «перинах пуховых» с холодным полотенцем на «голове от хмеля тяжкой». Между тем блоковский герой хочет

Пройти сторонкой в Божий храм

— т. е., несомненно, стыдится своего неудобоприемлемого для участия в богослужении вида. Какое же тут «беспробудное бесстыдство»? Напротив, если судить о ситуации, нарисованной Блоком объективно, то речь идет здесь как раз о таком моменте во внутренней жизни человека, который именуется в православном лексиконе пробуждением души от сна, духовным восстанием — «Душа моя, душа моя! Восстань, что ты спишь?., конец приближается и ты смутишься. Итак, трезвись же, дабы тебя пощадил везде сущий и всё исполняющий Христос Бог» (Канон великий, творение святого Андрея Критского. СПб., 1996. С. 31, русский перевод). Герой Блока и переживает такой момент «пробуждения», идет в храм, кается, умиляется, прикладывается к образам, жертвует «грошик медный» — затем, по пришествии домой, вновь погружается в жизненную суету, душа его «засыпает» ранее, нежели засыпает он сам, он вновь грешит… с тем, чтобы вновь, в какой то момент очнуться, ужаснуться, «сторонкой» пробраться в храм и т. д. То же, вне всякого сомнения, происходит и с героями «Городка». Блока это ужасает. Гумилев считает это «настоящей жизнью».

Почему?

Для Гумилева, как и для его героев, «цель жизни» — «ведома». Это — свободное спасение своей души, сочетающее собственные усилия личности с действием благодати, даруемой православному христианину в крещении и вновь (и вновь) обретаемой им в таинствах Церкви, прежде всего — в покаянии и причастии Св. Тайн. С точки зрения православной сотериологии (излагаю далее по: Архиепископ Сергий (Страгородский). Православное учение о спасении. Изд. 4. СПб., 1910) осознание возможности покаяния, освобождения от греха с помощью благодати и все время возобновляющееся свободное стремление к нему — и делает эту жизнь содержательной, полной смысла, т. е. оправдывает ее. Полное освобождение от греха в этой жизниу для существ этого мира — хоть в России, хоть в иных «краях», — невозможно.

Правда, есть редчайшие исключения достижения святости и «в земной юдоли», но достигнувшие такого состояния святые даже здесь, на земле, уже перестают подчиняться законам времени и пространства, уподобляются ангелам, также свободно стоящим в Добре, как бы уже не живут в «нашем» смысле этого слова (отсюда и чудесные, выходящие за границы естественного порядка вещей события, всегда сопровождающие их пребывание в границах этого мира и продолжающие сопутствовать их телесной оболочке, остающейся «здесь» после успения (т. н. прославление мощей). ПОЭТОМУ-ТО И НЕ МОЖЕТ СОСТОЯТЬСЯ НА ЗЕМЛЕ «ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЕ ЦАРСТВО СВЯТЫХ», ИБО ПОДЛИННЫМ СВЯТЫМ ЗДЕСЬ, В ОБЩЕМ, «НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ» — так же, как нечего делать, например, в больнице человеку, полностью выздоровевшему от недуга, разве что помогать затем медикам исцелять других страждущих.