Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

В тот момент, когда голова его находилась уже над уровнем площадки, индеец приостановился и с минуту прислушивался. Нигде ничего не шелохнулось; ни звука, ни слова, точно все вымерло. Тогда индеец решился взглянуть поверх одного из каменных зубцов укрепления, воздвигнутого с помощью каменных плит тремя охотниками. Это был как раз тот самый момент, когда Фабиан, лежа на площадке пирамиды, внимательно следил за каждым движением своих друзей и видел, как оба скрылись в зарослях прибрежного тростника.

Прежде чем молодой человек, всецело поглощенный успехом смелого предприятия канадца и испанца, успел обернуться, чтобы взглянуть, что делает неприятель по ту сторону площадки, индеец успел бы раскроить ему череп своим томагавком, но он помнил, что этот бледнолицый один из тех трех белых воинов, которых следовало доставить живым к его великому и славному вождю, Черной Птице, и потому жизнь этого бледнолицего человека была священна для апача.

Не жизнь Фабиана, а его винтовка была нужна индейцу; он хотел обезоружить белых охотников и потому, вместо того чтобы занести руку и нанести Фабиану удар, Вздох Ветерка ползком подполз к нему, чтобы выхватить у него ружье. В этот самый момент Фабиан обернулся.

При виде раскрашенного пестрым узором лица, на котором сверкали, подобно раскаленным угольям, два глаза, и не зная, единственный ли это враг на площадке, Фабиан невольно содрогнулся, но замер всего на долю секунды. Подавив крик о помощи, готовый было у него вырваться, крик, который мог бы выдать друзей и отрезать им путь к отступлению, и не имея возможности пустить в дело свое ружье, так как индеец мертвой хваткой вцепился в него обеими руками и прижал к груди дулом вверх, Фабиан молча накинулся на краснокожего воина и сжал его в своих сильных объятиях. Завязалась отчаянная борьба.

Провидение при разделе своих щедрых даров различным расам одарило индейца необыкновенно сильными, упругими и неутомимыми ногами, так что редкий из белых может сравниться с ним в проворстве и быстроте бега; но оно не одарило руки его равной силой, отдав это преимущество белой расе.

Это испытал на себе в данном случае Вздох Ветерка.

Тесно сцепившиеся противники катались по всей площадке и столкнули несколько уложенных охотниками камней. Они дважды оказывались у самого края и, пытаясь инстинктивно откатиться, сталкивали вниз все новые и новые камни. Они даже сдвинули несколько плит с могилы дона Антонио, упираясь в них ногами. В пылу схватки курок ружья сорвался от сильного толчка, раздался выстрел, не причинивший вреда боровшимся.

Это был тот одинокий выстрел, который слышали наши двое охотников во время нападения на индейцев. Борьба продолжалась.

Наконец Фабиан одержал верх над своим врагом и, подмяв его под себя, придавил его грудь коленом, затем, выхватив нож, вонзил его по самую рукоятку в грудь апача. К несчастью, во время борьбы враги, схватившись поперек туловища, откатились к обрывистому боку пирамиды. Влажная пыль от водопада обдавала их своими брызгами, и шум вод сливался с тяжелым дыханием борющихся над бездной, на дне которой глухо ревел и клокотал поток. Последним отчаянным усилием умирающий индеец старался увлечь за собой в бездну Фабиана, который тщетно силился вырваться из цепких объятий краснокожего воина.

На какое-то мгновение молодой человек ощутил, что силы окончательно покидают его, а руки отказываются служить; смертельный ужас объял его, но затем этот же самый ужас и страх приближения смерти разом возродили его энергию. Отчаянным рывком он отпрянул от бездны, увлекая за собой краснокожего. Ему удалось перекатиться раз, другой, а затем, ценой невероятного усилия, и третий на несколько шагов влево, и вот оба оказались у южного, более пологого ската пирамиды. Пытаясь вырваться из предсмертных объятий врага, они соскользнули вниз.

С нарастающей скоростью скользили они, почти падая, сначала по откосу пирамиды, затем по склону служившего ей основанием холма, пока ошеломляющий удар не остановил их. Фабиан успел ощутить, что сжимавшие его в предсмертной агонии руки индейца разжались, а затем и сам провалился в черноту беспамятства: он ударился головой о край плоской каменной плиты, которую борющиеся столкнули с площадки пирамиды.

Прошло немало времени с той минуты, как раздался выстрел из ружья Фабиана, до того момента, когда, не получая ответа на свой отчаянный призыв, обезумевший от горя канадец добежал до площадки пирамиды.

Удручающее выражение скорби и отчаяния отразилось на лице несчастного охотника, когда же глаза его отличили следы несомненной борьбы на еще свежей могиле дона Антонио и когда он увидел, что каменные укрепления уничтожены, душераздирающий крик вырвался из груди канадца, — тогда Фабиана уже не было на вершине пирамиды.

В этот момент гроза разразилась с новой силой: ослепительные молнии, подобно огненным мечам, рассекали мрак, скрещиваясь и сливаясь и озаряя долину зловещим светом то тут, то там. Гром грохотал с такой силой, что вся земля, казалось, дрожала и трепетала от ужаса, а ближнее и дальнее эхо будто ревело, повторяя эти могучие и грозные раскаты. Казалось, буря потрясла всю природу до самого ее основания. Но вот тяжелой массой хлынул дождь, даже не дождь, а настоящий ливень, как будто все небесные шлюзы открылись разом.

Красный Карабин звал своего сына то громовым, могучим голосом, то надорванным, как голос плачущей женщины, не переставая ощупывать взором сквозь густую завесу дождя, мешавшего ясно различать что-либо, площадку пирамиды во всех направлениях, но сколько он ни смотрел, сколько ни напрягал зрения, не нашел, кого так старательно искал.

— Нагнись! Нагнись, Бога ради! — кричал ему Хосе, взобравшись за ним следом на пирамиду.

Но канадец даже не слушал его, а тем временем метис, стоя на скале как раз напротив него, точно злой демон, вызванный этой адской грозой из преисподней, стоял и целился в него.

— Да пригнись же! Боже правый! Или тебе жизнь надоела?!.. — еще раз крикнул испанец другу.

Не подозревая даже о присутствии Эль-Метисо, который навел на него дуло своего карабина, Розбуа машинально нагнулся, почти безотчетно повинуясь голосу своего товарища и отыскивая взглядом у подножия пирамиды свое возлюбленное дитя.

Но там даже и трупа индейца уже не было. Подняв наконец голову, канадец вдруг увидел перед собой метиса. При виде человека, которого он по праву считал причиной всех несчастий, лесной бродяга ощутил такой прилив ярости, что готов был растерзать его на части, но вместе с тем он почувствовал и то, что судьба Фабиана в руках этого человека, и он поневоле подавил гнев, клокотавший в его груди.

— Эль-Метисо! — крикнул он умоляющим голосом, душевные терзания которого заглушали в нем даже чувство гордости. — Я унижаюсь перед тобой до просьбы, до мольбы! Если в тебе осталась хоть одна капля жалости, хоть какое-нибудь человеческое чувство, возврати мне ребенка, которого ты отнял у меня!

Говоря это, Красный Карабин стоял весь на виду, под выстрелами бандита, тогда как Хосе, защищенный стволами громадных пихт, тщетно упрашивал его остерегаться.

Пират пустыни ответил презрительным смехом на мольбы отчаявшегося отца.

— Сын бешеной собаки! — крикнул ему Хосе, в свою очередь выступая вперед с гордо поднятой головой, взбешенный унижением старого друга и наглостью метиса. — Будешь ли ты отвечать белому охотнику без примеси поганой крови, когда он удостаивает говорить с тобой?

— Ах, молчи, ради Бога, Хосе, умоляю тебя! — прервал его Красный Карабин. — Не раздражай человека, который держит в руках жизнь моего Фабиана… Не слушай его, Эль-Метисо! Горе доводит его до отчаяния!

— На колени! — заревел бандит. — И тогда я, быть может, соглашусь выслушать тебя!..

Это наглое и дерзкое предложение заставило канадца содрогнуться, как от укуса змеи, и благородное чело его залила яркая краска стыда, унижения и гнева.

— Лев не приклонится перед подлым шакалом! — поспешно шепнул Хосе в ухо канадца. — Шакал надругается над ним!