Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

Розбуа вздрагивал от опасения, что вот-вот до его слуха донесется отчаянный крик Фабиана, молящего о помощи.

В долине слышались между тем какие-то странные звуки. Ветер завывал и свистел как-то зловеще, точно вся пустыня заунывно стонала и плакала.

— Пора, — решил Красный Карабин. — Ведь Фабиан остался один… Пойдем, Хосе!.. Ты знаешь, что делать… первого и последнего!..

Тростники закачались, зашевелились… Точно два бенгальских тигра, кинувшихся из густых джунглей на свою добычу, без рева, но столь же быстро и бесшумно, сильным прыжком оба охотника выскочили на равнину.

С удивительным чутьем дикарей каждый из них устремился прямо на заранее намеченного им врага.

В этот момент раздался знакомый звук карабина Фабиана, — и старый канадец содрогнулся, но останавливаться или раздумывать было некогда. Кроме того, раздался только один его выстрел, следовательно, ему еще не грозила слишком большая опасность, а здесь необходимо было как можно скорее покончить с неприятелем.

Рассчитывая на свою необычайную физическую силу, в тот момент, когда индеец собирался вылезти в узкую щель, оставленную им на случай отступления, Красный Карабин толкнул что было мочи плиту ногой, опрокинул ее и придавил наполовину просунувшегося было индейца, затем рывком приподнял плиту и со всей силы снова обрушил ее на несчастного, так что тот даже и не пикнул. Все это было делом считанных секунд, после чего охотник опрометью ринулся ко второму противнику.

Хосе действовал иначе: он навалился на плиту всем телом и в оставленное отверстие просунул руку, вооруженную охотничьим ножом, которым он поспешно и со всей силы нанес несколько ударов, затем, приподняв плиту, прикончил врага и присоединился к Красному Карабину.

Два бездыханных трупа лежали теперь под плитами, но два других сильных и ловких индейца выскочили из своих укрытий и, растерявшись в первый момент, не знали, что им предпринять, схватиться ли с врагом, или бежать.

— Задави скорее вон ту гадину, пока она еще не успела зашипеть! — крикнул Красный Карабин в тот миг, когда один из индейцев отскочил назад и схватился за лук, тогда как другой ринулся на Хосе. Враги сошлись и схватились с одинаковой силой, но с далеко неодинаковым успехом.

Опрокинутый навзничь индеец грузно ударился о землю и, ошеломленный на мгновение, не успел подняться, как Хосе накинулся на него. Апач всего с секунду отбивался и затем остался недвижим.

Тем временем Красный Карабин пригнулся, чтобы увернуться от летящей в него стрелы, а когда выпрямился, то индеец был уже далеко. Опасения охотника сбылись: змея успела зашипеть, вопль индейца огласил окрестность.

— Живо, живо, Хосе, обратно на пирамиду! — крикнул Розбуа.

И оба бегом бросились по означенному направлению.

Фабиан не оставался и десяти минут один, так проворно исполнили его друзья свою трудную и опасную задачу.

В ту минуту, когда они, цепляясь за кусты и едва переводя дух, взбирались на крутой скат холма, служившего подножием пирамиде, мертвая тишина, царившая на ее вершине, сковала их сердца предчувствием беды.

— Фабиан, Фабиан! — кричал канадец, не помня себя от отчаяния, тогда как его сильные, мускулистые ноги явно отказывались служить ему и подгибались. — Фабиан, сын мой! — снова позвал он голосом, полным невыразимой тревоги.

Но только буйный ветер, завывавший в ветвях громадных пихт на площадке пирамиды, ответил на призыв канадца.

XXV. ФАБИАН

В то время, когда Фабиан внимательно следил за каждым малейшим движением своих спутников, третий обреченный на гибель индеец с большими предосторожностями пробирался вдоль зеленой ограды Золотой долины. То был Вздох Ветерка. Полученные им от метиса инструкции были строги и точны. Так как недоверие охотников было теперь уже возбуждено, то индеец, чтобы не выдать столь мудро придуманного плана, так прекрасно оправдывавшего до настоящего момента возлагаемые на него надежды, должен был соблюдать крайнюю осторожность, чтоб незамеченным добраться до подножия пирамиды.

На пути своем, за прикрытием густой живой изгороди из хлопчатника и ив, Вздох Ветерка не должен был подвигаться далее определенной границы, а остановиться /а том месте, где ни один из охотников не мог бы попасть в него иначе, как выставив голову и руку наружу.

Теперь метис начал подсчитывать свои потери с некоторым беспокойством: не считая Барахи и тех трех индейцев, которых Хосе и канадец заставили навсегда замолчать, о чем в данный момент еще не знал метис, из одиннадцати воинов, явившихся с ним сюда, пятеро уже выбыли из строя; Вздоху Ветерка предстояло погибнуть шестым.

Метис хотел, чтобы он стал, по крайней мере, последней жертвой и чтобы она принесла делу существенную пользу. Он и не подозревал, что на вершине пирамиды остался всего один осажденный. Напротив, Эль-Метисо был вполне уверен, что ни один из охотников не решится подвергнуть себя неприятельским выстрелам. Действительно, во всех этих пограничных войнах, где приходится прокрадываться, как хищник, и подползать, подобно змее, чтобы не подставлять лба под неприятельские пули, и не выступать открыто вперед, как бы ни казалась соблазнительна возможность открыто поразить врага; где приходится наносить смерть и раны без того даже, чтобы кто-нибудь мог видеть то дуло, которое шлет ему смерть или увечье, — хитрость и осторожность являются основными принципами стратегии.

Молодой индеец, удивленный тем, что уже несколько секунд, как прибыл цел и невредим на то место, где оба его предшественника нашли смерть, остановился, как ему было приказано, и выжидал.

Хотя было почти темно, но зоркие его глаза, внимательно следившие за всем происходившим вокруг, видели каждую трещинку в скале пирамиды, — и ему нетрудно было заметить, что на этот раз дуло ружья не следило за каждым его движением, как в предыдущих случаях. Причина этого была проста: Фабиан, озабоченный участью своих товарищей, не подозревал даже присутствия Вздоха Ветерка, который между тем приписывал это безмолвие и бездействие осажденных какой-либо новой их хитрости.

Таким образом, эти долгие и мучительные минуты ожидания смерти являлись для обреченного на жертву индейца едва ли не часами душевных терзаний. В это время он успел снова перенестись душой к тем двум дорогим его сердцу, нежным и слабым существам, которые должны были остаться без поддержки и защиты, к своей молодой жене и сыну, увидевшему только третий восход солнца в своей жизни.

В то время как на вершине пирамиды царило нерушимое спокойствие, индеец, готовый принять смерть, боролся всеми силами своей души и против долга, повелевавшего ему остаться на роковом месте и не делать ни шагу дальше, как это ему было предписано, и вместе с тем против естественного, свойственного любому живому существу инстинкта самосохранения, побуждавшего его идти дальше вперед, так как он подвергнул уже себя опасности, безропотно сделал то, что от него требовалось, — и теперь, когда эта смерть, навстречу которой он шел и которой покорно ждал, как будто отказывалась взять его, не был ли вправе воспользоваться этим ее капризом?! И он действительно воспользовался им.

Желая найти причину этого непривычного молчания на пирамиде, индеец решил преступить данное ему приказание и стал осторожно подниматься вверх. Там по-прежнему было тихо. Обнадеженный столь неожиданным успехом своей затеи, Вздох Ветерка возымел смелую мысль — собственноручно вырвать из рук неприятелей последнее остававшееся у них ружье.

Он знал, что глаза обоих предводителей внимательно и зорко следят за каждым его движением, и потому, приостановившись на минуту, сделал рукой знак двум мерзавцам, засевшим под надежным прикрытием из буйволовых шкур, не менее удивленным, чем он сам, необъяснимым безмолвием осаждаемых, и медленно начал взбираться на усеченный холм.

Вздох Ветерка взбирался так осторожно, ступал так легко и неслышно, что ни одна ветка не хрустнула у него под ногой, ни один камешек не скатился вниз под тяжестью его тела.