XIV принцип - Иван Охлобыстин

— Ты знаешь, — признался ей Второй, наблюдая со стороны, как она перебирает рубашки, — я успел проконсультироваться с лучшим модельером в городе. Он мне сказал, что мой внешний облик идеально соответствует моему мировоззрению.

— Если ты не в курсе, то знай — мировоззрение мужчины нежена­того и состоящего в браке — это два разных мировоззрения, — поста­новила Наола и вытянула из груды рубашек одну, из переливающегося бордового атласа: — Примерь.

— Цыганщина! — возмутился он, но рубашку взял.

Из магазина Магнификус вышел уже в новой рубашке. Его спут­ница была явно довольна.

— Мой дедушка обожал этот материал и этот цвет, его в ней и каз­нили, — радовалась она. — Тебе удивительно идет,

— Не сомневаюсь, для плахи в самый раз, — недовольно пробур­чал он и прислушался. Мелодия, несущаяся из дверей ближайшего ка­фе под вывеской «Сантименто», была ему до боли знакома.

— Это танго? — не понял он.

— Танго, — согласилась она. — Сильванское танго «Последний по­целуй». Ты что, умеешь танцевать танго?

— Умею, — кивнул он и сразу оговорился. — Правда, это един­ственный танец, который я умею танцевать. Учительница литературы научила. А ты умеешь?

— А меня папа научил, — призналась она. — И я тоже единствен­ный умею. Но папа говорил, что если умеешь танцевать танго, умеешь танцевать все.

— Тогда..! — озорно подмигнул ей Магнификус, расстегивая плащ.

— Естественно! — поддержала она и первой шагнула к ресторану.

Іанго не танцуют, танго живут. Из всех танцев мира только танго может претендовать на вечность, потому что только танго порабощает страсть, в то время как остальные танцы у страсти на побегушках. Не­возможно себе представить, чтобы осужденный на смерть в качестве последнего желания захотел бы станцевать вальс или польку, но тан­го — вполне. Потому что танго — это биение взволнованного сердца, это всплеск штормовой волны, это замирание секундной стрелки на таймере перед взрывом и прочая, прочая, прочая. Так еще никто на све­те не говорил о танго, но так сказал бы каждый, кто хоть один раз в жизни станцевал бы его.

Наола умела танцевать танго, Магнификус не уступал ей. Она уга­дывала каждое его желание, он подчинялся каждому ее капризу. Ее пальцы струились по линиям его ладони, чтобы соскользнуть с линии жизни и взвиться языком пламени к блеклым потолочным фрескам. Его обожженные мгновенной нежностью ладони окутывали ураганным ве­тром ее тело и отбрасывали его от себя, как невыносимую боль, чтобы в последний миг задержать падение и повторить упоительную пытку.

Находившиеся в кафе посетители не отрывали восхищенных взо­ров от танцующих. Края наполненных бокалов так и не коснулись губ, горячие блюда безнадежно остывали.

Оркестранты, расположившиеся на невысоком помосте у стены, выжимали из своих инструментов все, на что те были способны, попут­но удивляясь глубине этих способностей и собственному мастерству.

На последней ноте одна из гитарных струн не выдержала и звонко лопнула, что, в свою очередь, послужило сигналом для всех присут­ствующих, и те разразились аплодисментами.

Молодые люди спешно покинули заведение и свернули в первый попавшийся переулок.

— Ты фантастически танцуешь, — еще задыхаясь от бега, похвали­ла девушка.

— А ты — сказочно, — галантно ответил Магнификус.

И последовавший за этим признанием поцелуй был естественным и прекрасным, как сияние звезд у них над головами.

— Наверно, теперь полагается что-то еще? — тихо спросила Нао­ла, заглядывая молодому человеку в глаза.

— Это вопрос? — ласково переспросил он.

— Не уверена, — призналась она и подняла голову вверх.

Утро их застало на крыше. Быстро одевшись, молодые люди спрыгнули вниз, благо это был второй этаж, и пошли по улице. До са­мой площади перед университетом они не сказали друг другу ни слова. И только у лестницы Второй не выдержал и произнес:

— Если я сделал что-то неправильно, прости меня.

— А ты меня, — подала голос девушка.

— Так ты выйдешь за меня замуж или нет? — спросил Магнификус.

— Ты что, сомневаешься? — удивилась Наола.

— Я не идеален, — самокритично заявил он.

— Мягко сказано, — звонко рассмеялась девушка. — Замуже­ством надо было поинтересоваться еще на крыше.

— Ты не ответила, — продолжал настаивать Второй.

— Куда мне теперь деваться? — пуще прежнего засмеялась Наола.

— Не пойму, что тебя так развеселило? — начал раздражаться Магни­фикус. — Прекрати это издевательство и говори по существу — да или нет?

— Чудо мое! — бросилась ему на шею девушка. — У нас считает­ся, что если между мужчиной и женщиной происходит то, что произо­шло между нами, они автоматически становятся мужем и женой. Раз­ве у вас не так же?

— У нас еще свадьба полагается, — несколько абстрактно ответил он, про себя зарекаясь раз и навсегда пускаться с кем-либо в откровен­ные беседы на интимные темы.

— Будет свадьба, будет, — наконец посерьезнела Наола. — Теперь нужно папу поймать.

— Это уж не переживай, — заверил ее Второй. — Из-под земли достану.

— Звучит пророчески! — поняла его буквально новобрачная. — Когда пана в пределах Империи, он обычно подбирает себе какое-ни­будь кладбище. Только в Империи много кладбищ.

— Найдем, — подтвердил серьезность своих намерений Магнифи­кус. — И как найдем, так сразу свадьба.

— Ищи, муженек, ищи, а я пока сессию сдам. И не шали, иначе я тебе всю кровь после свадьбы выпью, на законных основаниях, — де­вушка поцеловала суженого в щеку и побежала вверх по лестнице. — Сегодня в полдень профессор Энлиль читает лекцию в аудитории «5 С». Советую послушать, — крикнула она уже от самых дверей.

Вернувшись в гостиницу. Второй застал Вилли, дремлющего на большом чемодане у стойки портье.

Магнификус потряс друга за плечо и сказал:

— Вилли, я женился,

— Поздравляю, — пробормотал сигмариот сквозь дрему. — Я от Сеттры посла принес. Он в моем чемодане. Тяжелый ужасно.

— Как ты меня нашел? — поинтересовался Второй, подхватывая одной рукой священнослужителя, а другой его чемодан.

— Проще простого, — ответил Вилли. — Я обошел сорок две го­стиницы и в каждой спрашивал о молодом господине с перстнем бело­го золота на указательном пальце левой руки.

— Ты мог ошибиться, — пожал плечами Магнификус.

— Я и ошибся семь раз, ты восьмой, — подтвердил сигмариот. — Настоящий ученый всегда готов признать свои ошибки.