Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

Выезжая на охоту вместе с Рене Анжуйским, похудевшим в заточении за эти пять лет, ставшим заметно старше, угрюмее, он сказал:

— А вы знаете, герцог, что говорят о Жанне? Якобы она осталась жива после Руана и недавно освобождена из своего заточения?

Они вырвались вперед других охотников и теперь скорой рысью шли по тенистому лесу, в самом сердце Бургундии, столь ненавистной принцу Рене.

— Я никогда не верил, что она погибла, — сухо откликнулся пленник.

С недавнего времени Рене Анжуйский почувствовал себя куда более уверенно в бургундском плену. Два года назад, еще до мира в Аррасе, безвременно ушел из жизни его старший брат — Луи Третий Анжуйский, и Рене унаследовал огромные территории — герцогство Анжу, Прованс и права на три королевства — Неаполитанское, Сицилийское и Иерусалимское. Теперь он мог смело, подобно своей матери, назвать себя королем трех королевств. Но если Иерусалим был для него недосягаем, то Неаполь, вопреки противоборству Альфонсо Арагонского, своего дяди, он намеревался получить во что бы то ни стало! Свобода Рене стоила баснословно дорого — четыреста тысяч золотых экю. Это было в два раза больше, чем в свое время запросил за Жана Бесстрашного султан Баязид! Рене просил Филиппа Бургундского отпустить его до полного выкупа, под честное слово, но беспощадный и осторожный Филипп был неприступен. Слишком сильным противником вырисовывался ему Рене, тем паче — в союзе с Карлом Седьмым Французским и своей грозной матерью — Иоландой. Вся надежда Рене Анжуйского была на жену — двадцатипятилетнюю Изабеллу. И она не сплоховала. Та самая Изабелла, что когда-то в Нанси делилась нарядами с Девой Жанной, оказалась отважной и дальновидной женщиной. В отсутствие мужа она была коронована неаполитанскими послами и с войском отправилась в Италию — воевать против Альфонсо. Рене знал, свобода его не за горами, но тем томительнее был каждый день плена!

— Жанна — птица Феникс, — бросил на скаку Рене Анжуйский Филиппу, заметно вырываясь вперед, — она возрождается из пепла для новых подвигов! И даст Господь, она еще одержит не одну победу!

А тем временем, прибыв со старейшинами, в сопровождении двух братьев в Мец, побывав на почетному пиру, который город дал в ее честь, Жанна взялась за перо. Никому бы она не доверила прочитать это письмо! Она писала его сама — в день приезда, после пира. И даже предостережения Ксентрая: «Еще рано искать с ним встречи», — не могли остановить ее.

«Мой возлюбленный король! Прошу Вас принять меня, и как можно скорее. Я желаю только одного — обнять ваши колени и быть полезной своей милой Франции. Будьте же ко мне великодушны. Ваша Жанна Дева. Иисус, Мария».

Слухи о спасении Девы шли не только по Лотарингии, Франции и Бургундии. Они уже достигли влиятельного герцогства Люксембургского, входившего в Священную Римскую империю, и его владычицы — герцогини Элизабет фон Гёрлиц[9]. Последняя, племянница императора Сигизмунда, всегда недолюбливала Филиппа и восхищалась деяниями Французской Девственницы. В Мец прибыли послы от герцогини, прося Жанну навестить их патронессу. Но Жанна с открытым сердцем и со всей данной ей страстью ждала другого приглашения — из Шинона, где сейчас пребывал Карл Валуа. Она жадно ловила все новости, приходившие из Франции. Но эта самая Франция, ради которой она претерпела столько бед, молчала.

Была нема как рыба.

И тогда Жанна собралась и, с небольшой свитой люксембургцев, выехала в Арлон, где пребывал двор герцогини. В середине июня девушка предстала пред ясные очи уже немолодой, но все еще цветущей Элизабет фон Гёрлиц. Весь двор с почетом встречал Жанну.

— Милочка моя! — обняла ее при всех герцогиня. — Вы не только героиня Франции, но и прекрасное созданье. Только Господь мог позаботиться о такой красоте — души, сердца и внешнего облика. Расскажите нам о себе — о ваших подвигах, о том, как избежали костра, о тех годах, что вы провели в заточении.

Оглядев двор, Жанна поняла, что без рассказа ей не обойтись. Но чего же она хотела, отправляясь сюда? Не было последние четверть века фигуры более загадочной и волнующей, чем она. И ей пришлось превратиться в рассказчика Одиссея, выброшенного на чужой берег и случайно оказавшегося в Феакийском дворце перед царем и его вельможами, жаждавшими повести о легендарном взятии Трои. Жанна рассказала о том, как, вдохновленная голосом Царя Небесного, входила в Орлеан, и под белым знаменем, усыпанным золотыми лилиями Валуа, с ликом Господа и его ангелов, гнала англичан от Луары до Сены. Как короновала Карла Седьмого в Реймсе и как неудача, предательство и ранение остановили ее под Парижем.

Все смотрели на молодую женщину с восхищением, но один вельможа, красивый и статный рыцарь, с особым чувством следил за Жанной. И с особым удовольствием она ловила его взгляд…

А рассказ ее продолжался. Возвращение в Жьен, козни подлеца Ла Тремуя, Сюлли-сюр-Луар, овеянный непробудным сном, ее бегство с лучшими рыцарями. А затем — Мелён и трагический бой под Компьеном… И уже потом — спасительный Боревуар, грязная продажа злейшему врагу и Руан. Замок Буврёй и беспощадный лорд Бедфорд со сворой английских псов и предателей-французов — инквизиторов и богословов, судивших ее за любовь к Франции.

— Но я предостерегала англичан в Руане. Господь сказал мне, говорила я им, что не пройдет и семи лет, как они оставят куда больший заклад, чем это было под Орлеаном, и потеряют многое во Франции! То же самое я предсказывала своим солдатам во время прежних боев. Сам король — свидетель этому предсказанию. И вот всего два месяца назад столица взята, — улыбалась люксембургцам воскресшая Жанна. — А значит, по воле Царя Небесного, победила я. И мой король, — опустив глаза, добавила она.

— Кого же сожгли вместо вас, Дама Жанна? — спросила ее хозяйка Арлона и всего герцогства Люксембургского.

— В те дни англичане сжигали недовольных ими французов сотнями, приписывая им обвинения в колдовстве. Мало ли было женщин…

По просьбе двора герцогини Жанна рассказала и о своем плене в Савойе, но коротко и сухо. Сколько унижений и горечи стояло за ее недолгим рассказом. Впрочем, эти страсти нельзя было сравнить с теми муками, которым ее подвергали в Руане. Здесь не было клетки, тюремщиков-изуверов. Но был навязчивый ухажер, чье изъявление чувств, чередуемое взрывами гнева и попытками добиться своего через силу, продолжалось почти пять лет! И все же она говорила о своем плене в замке Монротье с улыбкой на устах — словно речь шла о ненастной погоде, не более.

— Однажды, на турнире в Нанси, я достала его копьем. Кто бы мог подумать, что все повернется так — и вновь нам встретиться? Только мне — быть безоружной и беспомощной… Но если наши дороги вновь пересекутся, — добавила Жанна, — то этого человека ждет смерть. Слово рыцаря!