Черный поток. Сборник - Йен Уотсон

Но к этому моменту то зловещее обернулось уже реальной угрозой. Как я пыталась избежать еe! И как бесполезно было пытаться!

Папа медленно падал. Его туша навалилась на меня, а Креденс тем временем ускользнула. Его огромный живот толкал меня назад. Я медленно упала на спину — и гора-Мэрдолак последовал за мной.

О да, у меня было предостаточно времени, чтобы осознать то, что происходит. И то, что происходило, было «трагическим несчастным случаем», когда бедную малышку Йалин мог насмерть раздавить громадный шеф-повар, который, увы, потерял равновесие. Или раздавить, или задушить — или и то и другое.

Где, черт побери, Шуши и Целия?

Наверху, конечно! Под каким-нибудь предлогом отправленные туда самой же Креденс, которая, разумеется, теперь тоже была наверху. Она отвлекла и задержала обоих наблюдателей — которые подтвердили бы потом ее алиби, — а через некоторое время могла вдруг появиться на верхней ступеньке лестницы, обнаружить страшное несчастье и пронзительно закричать.

Не думаю, что Креденс удалось бы свалить с ног Мэрдолака в обычных условиях. Он должен был быть замедлен во времени, чтобы потерять способность восстановить равновесие. Так кто поверит, что она толкнула его? Боюсь, это будут не папа и не Пипи. Креденс очень хитро все подстроила.

Я ме-е-ед-лен-нно ударилась о циновку. И он ме-е-ед-лен-нно придавил меня.

Проклятая сука Креденс!

Нет, погодите. Когда Креденс в прошлый раз совершила подлость — тогда, когда подвесила одурманенную Марсиаллу в джунглях высоко на гигантском дереве, — тогда в этом был виноват именно Червь! Старина сам признался потом. Червь забавлялся с мыслями Креденс, он управлял и манипулировал ею, а она даже не догадывалась об этом.

Червь похвалялся, что знает десять тысяч смертей. Десять тысяч способов умереть. И он хотел, чтобы я умерла. В мозгу Креденс он мог быстро найти основания для недовольства мной, чтобы привести ее в бешенство. Он явился сюда, чтобы быстро оценить обстановку, а потом разорвал контакт с неподобающей поспешностью…

Туша Мэрдолака давила невыносимо.

Циновка внизу и живот сверху скоро потеряли всякую упругость и мягкость. Это были две глыбы гранита, что со страшной силой стремились друг к другу, стискивая меня. Я была похоронена заживо, а гора постепенно вжималась в меня, фунт за фунтом.

Да, это Червь. Он манипулировал Креденс. Я была уверена в этом. Креденс была только жертвой обмана. А Мэрдолак? А он был просто падающим телом.

Червь, может, и знал десять тысяч смертей, но, бьюсь об заклад, он никогда не знал смерти, такой, как эта:

Смерть от выстрела Эдрика была быстрой. Засыхание, замерзание и разрушение от взрыва в розовом саду на Луне длилось немного дольше, но и оно не было бесконечным. Это в прошлом.

Сейчас мои ребра ломались. Медленно. Как же медленно.

Прибитая ко дну озера, с пол-лиги воды над головой, я пыталась зачерпнуть в легкие хоть ковш воздуха с небес; напрасно. Меня пронзали медленные стержни неистовой боли. Меня разрывали на части. Меня плющили, как флер-адью между страниц книги. Неимоверно медленно.

Как я молила о смерти! Мне не позволяли. Отказывали. Я могла повторять это на тысяче страниц. Но это длилось. Длилось. И длилось.

Это случилось на сотой или тысячной стадии моей смерти: в мозгу что-то щелкнуло, и мой разум помутился.

Часть третья

ВСЕ ГОБЕЛЕНЫ ВРЕМЕНИ

Давняя и странная это морока — сходить с ума. Это происходит не вдруг. Вовсе не так, как попасть в шторм или простудиться. Ты сама помогаешь случиться своему безумию.

Когда начинаешь сходить с ума — сразу осознаешь это. И тогда начинаешь испытывать свое безумие. То локтем его подтолкнешь, то пинка поддашь. Вырваться из него пытаешься. Потому что попадаешь в тиски, и они сжимают тебя невыносимо, и это длится и длится бесконечно; если ты не можешь умереть или хотя бы потерять сознание, тогда безумие для тебя — единственный выход.

Твои извилины начинают запутываться. Они извиваются. Они деформируются. И ты сама запутываешь их еще сильнее. Цепочки твоего сознания рвутся, концами они погружаются в бездну, во мрак, который скрывает их. И ты радостно устремляешься вслед за ними.

Твоя личность раскалывается. Ты больше не одно целое, в тебе теперь несколько отдельных личностей. Никто не знает этих новых людей, а значит, никто не может поймать их или заставить страдать! Но ты знала, что они были в тебе всегда. Только ты придавала им значения не больше, чем своему сердцу, или селезенке, или чреву. Представь себе тело, в котором сердце, чрево и селезенка существуют сами по себе. Представь, что все твои органы работают вразнобой и на тонких ножках разбредаются кто куда. А теперь представь, что и в твоем сознании происходит нечто подобное.

Любопытно, что каждый участок мозга теперь сам себе кажется более совершенным — более опытным, сильным, знающим, — чем раньше, когда ты была еще единой личностью с цельными цепочками сознания!

Эти участки мозга, эти отделенные личности как каюты на громадном корабле.

Это самый большой корабль из тех, на которых тебе когда-либо доводилось плавать. Это легендарный галеон — и более того! Река для него слишком мала. Чтобы плыть, ему нужно целое море.

Расколовшись, ты стала не меньше, а больше.

На твоем корабле есть каюты, где обстановка простая и строгая; в каждой из них горит единственная масляная лампа. Но есть и другие — ах, что там за убранство! Панели то из дерева-позолоты, то из дерева с рубиновыми прожилками, стеллажи из слоновой кости, кресла из хо-ганни, эбеновые секретеры, инкрустированные мозаикой из жемчужных раковин, роскошное постельное белье, тазы для умывания из крапчатого мрамора, серебряные бра, подсвечники из голубого хрусталя и свечи в канделябрах, которые никогда не догорают до конца и не плачут восковыми слезами!..

Но лучше всего там гобелены.

Они есть в каждой каюте. Иллюминаторы в каютах задраены толстыми медными крышками, поэтому гобелены, помимо украшения, еще заменяют собой вид из окна.

Вот на этом — пыльный Пекавар той поры, когда ты была маленькой девочкой (еще до того, как стала маленькой девочкой снова). На этом — вольнолюбивая Аладалия, где ты невинно флиртовала с Тэмом. А там — шпинатное пюре джунглей близ Тамбимату…

Это — открытый всем штормам Дзаттере в Венеции.

Это — звездные дюны восточной пустыни, там ты была мертва, это потаенный уголок в памяти Лалии…

Каюты, в которых нет роскошного убранства, расположены так низко под ватерлинией, что, если не задраивать в них медные крышки, можно увидеть, что вода снаружи черная и твердая, как пласт угля. Даже если ты не смотришь в бортовой иллюминатор, ты все равно знаешь это.

А зачем тебе смотреть? Те задраенные крышки — твоя защита. Как и двери кают, которые всегда закрыты.

Чтобы перебраться из одной каюты в другую, тебе не нужно ходить через двери и носиться вверх и вниз по проходам и трапам. Нет.

Шпангоуты, палуба и переборки делают форму каждой каюты уникальной. И каждая каюта — это отдельная личность, часть тебя. Чтобы попасть в другую каюту, тебе нужно только принять правильную форму. Это мастерство. Как только у тебя это получится, ты тотчас же переместишься в нее.

Поэтому тебе не страшны никакие пираты — им тебя не поймать. Ты ускользаешь, лишь только опасность подступает к твоей двери.

Но остерегайся: если твое безумие окажется недостаточно проворным, ты можешь утратить свое мастерство. Спасаясь, ты можешь разом оказаться в самой нижней каюте, так глубоко, что ни один враг не сможет до нее добраться, сколько бы он ни нырял; ты можешь так надежно укрыться на своем судне, что твой недруг бесконечно будет искать тебя по всему кораблю, но даже запаха твоего не учует. Твое безумие может поглотить тебя — а потом и самого себя.

Поэтому не останавливайся. Постоянно перемещайся вместе с безумием. Бросайся от каюты к каюте, от себя к себе.

Твое безумие многогранно.

И ты тоже.

В самом деле, куда направляется этот чудный галеон? Где конечная цель его путешествия? Она есть, она где-то на гобеленах! Безумие управляет твоим кораблем, оно швыряет тебя из стороны в сторону, как незакрепленный груз.

Врагу твой галеон может показаться жалкой лодчонкой или яликом. Но враг не сможет разглядеть его. Ты одна знаешь, что на самом деле он — многокаютная бесконечность.

Перемещение, опять перемещение, ты умираешь. Ты не можешь избежать умирания. И твой галеон становится кораблем пространства-Ка…

В голубой пустоте кружится волчок. Бесплотный в пустом небесном пространстве. Ничего не видно, кроме лазурного света…

Совсем ничего?

Ты еще помнишь свои каюты и гобелены. Сконцентрируйся!

Один из гобеленов приобретает колорит и текстуру. Плоские крыши холмистого Веррино. И река. На этом гобелене выткан бедный маленький Капси высоко на Шпиле, где он, должно быть, чертит свои панорамы иглой и шелком вместо пера и чернил.