Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы - Георгий Андреевский

Прочитав фельетоны о Клюеве и Дергаленко, Владимир Маяковский в 1927 году написал стихотворение «Маруся отравилась». Помните:

Из тучки месяц вылез, молоденький такой…Маруська отравилась, везут в прием-покой.Понравился Марусеньке один с недавних пор:Нафабренные усики, расчесанный пробор…

Кстати, влияние на молодежь кино, хоть и немого, было огромно. На фильме «Кожаные перчатки», например, в котором рассказывалось об американском боксере Киде, публика ломала стулья впереди сидящих зрителей, бешено аплодировала, а с некоторыми даже случалась истерика и их выносили из зала. С героев экрана брали пример, им подражали. В пятидесятые годы наши люди, посмотрев «Тарзана», стали истошно кричать, подражая человеку-обезьяне, раскачиваться на веревках и ветках, называть своих подруг Читами, а посмотрев «Бродягу» — носить усики и лазать по карманам. Бывало, что такая впечатлительность приводила к совсем мрачным результатам. В 1927 году в подвале дома 22 по 1-й Миусской улице был найден труп задушенного шестилетнего Вовы Горшкова, сына кустаря-портного. Во рту трупа была перчатка. На мальчике не было пальто. Следствие установило, что убийство совершил пятнадцатилетний сын дворника Костя Поляков, учившийся в школе переростков. Он объяснил, что задушил Вову так же, как это было сделано в фильме «Когда растает снег». Пальто убитого он продал за 3 рубля и на эти деньги ходил в кино.

К сожалению, на тысячи смотревших этот фильм нашелся все-таки один дурак, который решил повторить увиденное. Узнав о трагедии, общественность обрушилась не столько на убийцу, сколько на кинематограф. Припомнили, что в кинотеатрах идут такие фильмы, как «Любовь втроем», «Проститутка» и пр. «Проститутка», кстати, шла не только в кино, но и в театре. Пьеса была написана Александром Грином по английскому роману В. Мэргерит и имела довольно обычное содержание: банкир Дюли совратил горничную Аннет, она забеременела, он выгнал ее из дома, и она стала проституткой. Пьеса имела большой успех. Остроту ей придавали сцены в кабинете венеролога, в полицейском участке, где происходил осмотр проституток, в салоне великосветской сводницы.

Кино вообще стало царством снов для людей. Они старались не пропустить ни одного фильма, будь то «Белая моль», «Моника Барбье», «Нелли», «Дочь Парижа», «Крест и маузер» или серии «Нибелунгов». Приглашая зрителей на первую картину серии — «Зигфрид», кинотеатр «Палас» оповещал: «Картину иллюстрирует оркестр. Цена билета от 40 копеек. Членам профсоюза — скидка 20 процентов».

Героями фильмов тех лет были, конечно, не только бандиты, каких показывали в фильмах «Банда батьки Кныша» и др. Кстати, «кнышами» в те годы называли маленьких мальчишек. Шли в кинотеатрах и приключенческие фильмы про героев революции. У нас — «Красные дьяволята», на Украине — «Остап Бандура» о вожде красных конников, вроде Буденного. Уж не его ли имя навеяло Ильфу и Петрову имя их героя?

Людям, особенно молодым, хотелось героических подвигов. Но годы Гражданской войны миновали, и установилась будничная, бедная мирная жизнь.

Бедность, а через нее и зависть для иных людей просто губительны. Они могут толкнуть человека на все, даже на самоубийство. Эпиграфом к стихотворению «Маруся отравилась», которое мы цитировали, Маяковский сделал выписку из сообщения «Комсомольской правды» о том, что девушка-работница отравилась, потому что у нее не было лакированных туфель, таких, какие носила ее подруга. В стихотворении говорится, что Маруся отравилась потому, что Боб «с ней расстался ровно через пятнадцать дней, за то, что лакированных нет туфелек у ней».

Дело было, конечно, не в туфельках, а в любви, но все же как беззащитна и трепетна была девичья душа эпохи нэпа на ветру жизни! Как легко было ее загубить! Как тянулись люди к красивому!

Когда поэт Иван Молчанов бросил:

Я, милая, люблю другую —Она красивей и стройней,И стягивает грудь тугуюЖакет изысканный на ней.

Владимир Маяковский этого так не оставил и разразился стихотворением «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им». Поэт не мог смириться с тем, что женщину можно бросить из-за того, что она постарела или некрасиво одета. Маяковский в этом стихотворении осуждал мещанский уют. На заявление Молчанова:

За боль годов,За все невзгоды глухим сомнениям не быть.Под этим мирным небосводомХочу смеяться и любить —

поэт отвечал презрением. Образ уютного мирка, оторванного от великих проблем современности и окружающей жизни, он считал мещанством. И этот его взгляд у многих находил понимание и сочувствие.

Государственный деятель и литературный критик Сосновский в статье «О культуре и мещанстве» пытался дать понятию «мещанство» философское, марксистское обоснование. «Мещанство, — писал он, — это идеология мелкого товарного производителя, отражающая противоречие между частнособственническими, кустарно-ремесленными условиями его производства и общественным характером его труда». Сосновский пояснял свой научный тезис так; на своем мелком предприятии ему, мещанину, все известно и понятно (аршин, гиря и пр.), а за воротами — хаос, действие каких-то темных сил. О законах же и условиях общественного развития мещанин имеет такое же представление, как ракушка о движении морских волн. Как сориентироваться мещанину в окружающем мире, когда он по природе своей индивидуалист и кругозор его узок? И тогда мещанин, чтобы не заблудиться в мире, выдумывает себе ориентиры: галстук, ботинки, костюм, граммофон — вещи сами по себе ничего мещанского не содержащие. По мнению Сосновского, когда человек относится к человеку в галстуке не так, как к человеку без галстука, когда он увлекается граммофоном в ущерб общественной работе — он, несомненно, проявляет мещанство.

Людям вообще свойственно ориентироваться в мире, опираясь на мелочи. «Своего» узнают по манере говорить и одеваться. Помню послевоенные годы. Как ненавидел я хорошие вещи, которые родители заставляли меня надевать! Сапоги, ватник, кепка — вот одежда, в которой ты мог стать «своим» среди «простых советских людей». Как-то, в детстве, несмотря на сильное сопротивление, мать заставила меня надеть костюм какого-то рыжего цвета, который отец привез с Западной Украины, а в троллейбусе на Сретенке меня подозвал к себе какой-то мужик и, погрозив пальцем, сказал: «Не будь богатым!» Эти его слова я запомнил на всю жизнь. И он был прав: нельзя безнаказанно с чужим барахлом вторгаться в мораль общества, в котором живешь, нельзя унижать бедное общество своим богатством (даже в мелочах), а богатое оскорблять демонстрацией своей бедности, общество религиозное раздражать атеизмом, а общество просвещенное — набожностью.

Мода и женщина — неразрывны, ведь модная одежда, украшения для женщины — та же покровительственная окраска, брачный наряд, данный природой животным и птицам. В первые годы советской власти в моде у женщин была кожаная тужурка. Некоторые девушки готовы были во всем себе отказывать, голодать, только для того, чтобы обзавестись «кожанкой». Называлось это «одеться по-коммунистически». У молодых работниц фабрики «Дукат», например, было модным носить галифе, гимнастерку, широкий кожаный пояс, а в зубах держать папироску. Одеждой и курением женский пол хотел сравняться с мужским. Многие девушки не следили за своей внешностью, подражая мужчинам. Привлекательность свою они видели в горении на общественной работе. Кстати, общественная работа особенно привлекала тех, кто не хотел, а главное, не умел работать. Здесь, на общественной работе, можно было «гореть», ничего не делая: драть глотку на собраниях, составлять бесконечные сводки, списки, отчеты, готовить резолюции, продраивать и пропесочивать несознательных, в общем, делать все, кроме простой человеческой работы, создающей земные блага и требующей навыков, умения и привычки к труду. Еще в 1926 году советская пресса сетовала, что «для рабочего слово «активист» меньше всего означает «товарищ», «руководитель». Это — формальная фигура, которую кто-то когда-то куда-то выбрал».

Но вернемся к женщинам. На многочисленных дискуссиях по поводу женщин и женственности высказывались разные мнения. Один выступающий на дискуссии говорил: «По-моему, лучше согласиться на нарумяненную и напудренную, чем на взлохмаченную, в кожанке, с папиросой в зубах». Другой молвил: «…пусть девушка и в кепке, но ты ее одень хорошенько. Комсомолка должна быть скромная и чистенькая. Курево вреднее пудры, к тому же это буржуазная прихоть…» После таких слов со своего места вскакивала какая-нибудь взлохмаченная нервная девица с папироской и кричала: «Есть ли девчатам время пудриться, краситься, когда они то на заседании, то по шефству!» — и, обратившись к первому оратору, строго вопрошала: «А понравится тебе, Ванька, если на заседании с тобой будет сидеть намазанная комсомолка?!» Ванька краснел и был готов провалиться сквозь землю.