Избранное - Хуан Онетти

— Однако, — проговорил меж тем Артуро, — сколько человеку ни доказывай, что все результаты в скачках предопределены, он все пытается играть по-своему. Смотри-ка, мне в дорогу, а тут вроде и дождь собирается.

— Да, действительно, — ответил я машинально, и мы прошли в зал ресторана.

Ее я увидел сразу.

Она сидела у окна, вдыхая грозовой воздух наступающей ночи; ветер чуть шевелил ее густые темные волосы, падавшие на глаза, я различил даже тогда — в невыносимо ярком свете люстр — мелкие веснушки на носу и на щеках; рассеянный взгляд детских прозрачно-светлых глаз скользил то по черноте ночного неба, то по губам сидевших за столом; тонкие, но сильные руки были обнажены, поэтому ее желтое платье могло сойти за вечернее; она положила ладони на плечи, как бы защищая их.

Рядом с ней пожилой мужчина беседовал с молодой женщиной, сидевшей напротив. Видна была ее белая пухлая спина; дикая роза, приколотая сбоку, над ухом, украшала ее прическу. Когда она двигалась, маленький белый круг цветка то накладывался на спокойный профиль девушки, то снова открывал его. Смеясь, женщина запрокидывала голову, оголенная спина ее поблескивала; а профиль девушки одиноко вырисовывался на фоне ночного неба.

Глядя на нее и отвечая что-то Артуро, я старался разгадать, откуда в ней это ощущение тайны, чего-то необычного. Мне захотелось навсегда остаться рядом с девушкой, охранять ее. Не допив кофе, она закурила: взгляд ее коснулся теперь медленно произносивших что-то губ пожилого мужчины. Вдруг она посмотрела на меня, как тогда, на тропинке, взгляд ее — спокойный и открытый — выдавал привычку встречать или предполагать безразличие. С необъяснимым отчаянием я выдержал этот взгляд, потом отвел глаза от линии ее головы, прекрасной, благородной, как бы убегая от неподвластной разгадке тайны, чтобы раствориться в ночной стихии, впитать всю силу небес и излить ее, принеся в дар лицу этой девушки, взиравшей на меня так спокойно и невозмутимо. Лицу ее, нежному, бледному, веснушчатому, которое помимо ее воли и желания струилось юной чистотой перед моим лицом — усталым лицом пожилого мужчины.

Артуро улыбнулся, закуривая сигарету.

— И ты, Брут? — спросил он.

— Что?

— Девочка с велосипедом, девочка у окна… Эх, если бы я не уезжал сейчас…

— Не понимаю тебя.

— Да вон та, в желтом платье. Ты что, никогда раньше ее не видел?

— Только раз. Сегодня днем, когда стоял на террасе, незадолго до твоего возвращения с пляжа.

— Любовь с первого взгляда, — закивал Артуро. — Непорочная юность и шрамы жизненного опыта… Прекрасная история. Но уверяю тебя, милый, кое-кто расскажет ее, наверное, лучше меня. Минутку…

Подошел официант, чтобы убрать посуду и вазу для фруктов.

— Кофе? — спросил официант. Он был маленького роста, с темным, подвижным, как у обезьянки, лицом.

— Конечно, — улыбнулся Артуро. — Так называемый кофе. Девушку в желтом, что сидит у окна, тоже ведь называют сеньоритой. Видишь ли, она заинтересовала моего друга, он хочет узнать что-нибудь о ее вечерних прогулках.

Я расстегнул куртку и поискал глазами девичий взгляд. Но она отвернулась, черная полоса рукава ее пожилого соседа разрезала по диагонали желтое платье, а женщина с цветком в прическе, наклонив голову, закрыла от меня веснушчатое лицо девушки. Видна была лишь полоса каштановых волос с металлическим отблеском от падающего света. Память моя хранила магию ее улыбки и взгляда; в чем заключалась эта магия — я не могу объяснить, но иного слова не подберешь, вот и все.

— Дело в том, — продолжал Артуро, обращаясь к официанту, — что вот этот сеньор, мой друг, увлекается велосипедным спортом. Скажи-ка, что происходит ночью, когда папуля с мамулей, если это именно они, спят?

Официант, улыбаясь, покачивался с пустой вазой для фруктов на уровне плеча.

— Да ничего, — наконец произнес он. — Известно что. Около полуночи сеньорита садится на велосипед: иногда она направляется к лесу, иногда — к дюнам. — Ему удалось все же принять серьезный вид, и он беззлобно добавил: — Ну что я вам могу сказать; лично я ничего не знаю, хотя поговаривают всякое. Сам-то я не видел. Рассказывают, что возвращается она после прогулок растрепанная и без помады на губах. Однажды вечером я дежурил, встретил ее, и почему-то она дала мне десять песо. Англичане из гостиницы «Атлантик» много чего говорят. Но лично я ничего такого не видел.

Артуро захихикал, похлопывая парня по ноге.

— Ну вот, пожалуйста… — произнес он, будто одержал победу.

— Простите, — обратился я к официанту. — А сколько ей приблизительно лет?

— Кому, этой сеньорите?

— Днем, когда я ее увидел, она мне показалась почти ребенком, сейчас она выглядит старше.

— Это я вам могу сказать точно, сеньор, — ответил официант. — В регистрационном журнале записано: на днях ей исполнилось пятнадцать. Так что, два кофе? — И он вежливо поклонился перед тем, как уйти.

Я попытался улыбнуться, встретив игривый взгляд Артуро; моя рука, державшая трубку на краю стола, дрожала.

— Ну, во всяком случае, — заметил он, — выйдет что-нибудь или нет, но это более увлекательная перспектива, чем жить взаперти с усатым призраком.

Вставая из-за стола, девушка мельком снова взглянула на меня — теперь сверху вниз, — рука ее теребила салфетку, вечерний ветерок шевелил жесткие волосы челки, и я уже не мог заставить себя верить тому, что рассказал нам официант и что Артуро считал правдой.

На галерее, уже с чемоданом и пальто в руках, Артуро похлопал меня по плечу:

— Через неделю увидимся. Клянусь всеми святыми, ты, кажется, начинаешь вкушать плод мудрости. Ну, приятных тебе прогулок на велосипеде…

Он спрыгнул в сад и направился к машинам, стоявшим напротив террасы. Когда Артуро миновал светлые полосы, я закурил трубку, облокотился о перила и полной грудью вдохнул вечерний воздух. Гроза, казалось, прошла стороной. Вернувшись в спальню, я лег на кровать, прислушиваясь к негромким звукам музыки, доносившимся из зала ресторана, где, наверное, уже начались танцы. Ощущая в руке тепло трубки, я постепенно погружался в тяжелый сон — в том липком и душном мире я был обречен, задыхаясь, ловя открытым ртом воздух, с трудом продвигаться вперед помимо своей воли, вперед — к далекому выходу, где притаился яркий, недостижимый, безразличный ко всему свет наступающего утра.

Проснувшись весь в поту, я встал и пересел в кресло. Ни Хулиан, ни воспоминания детства меня больше не преследовали. Забытый сон остался в постели; я вдыхал врывавшийся в окно грозовой воздух, в котором чудился тяжелый, будоражащий аромат женщины. Почти не двигаясь, я вытащил из-под себя газету и взглянул на заголовок, на выцветшую фотографию Хулиана. Уронив газету, надел плащ и, выключив в комнате свет, спрыгнул с балюстрады на мягкую, податливую землю, в сад. Сильные порывы ветра, подобно змеям, обвили меня. Пройдя по газону, я направился к тому песчаному островку, где днем сидела девушка: серые чулки, все в сосновых иголках, руки, похлопывающие по голым ногам, худенькие ягодицы, прижатые к земле… Слева от меня был лес, справа дюны, вокруг мрак, ветер, бьющий теперь прямо в лицо. Послышались шаги, и тут же передо мной возникла улыбка того официанта — подвижное лицо обезьянки рядом с моим плечом.

— Не повезло, — сказал парень. — Вы опоздали.

Я едва не ударил его, но до боли сжал кулаки в карманах плаща и застыл в неподвижности, жадно вдыхая шум моря, полузакрыв глаза, преисполненный решимостью и жалостью к самому себе.

— Минут десять, как она вышла, — продолжала меж тем эта обезьяна. Не глядя на него, я почувствовал, что он перестал улыбаться и повернул голову куда-то влево. — Теперь остается только ждать ее возвращения. Если напугать ее как следует…

Я не торопясь расстегнул плащ, достал из кармана брюк деньги и, не оборачиваясь, протянул их этому типу. Подождал, пока не затихнет у отеля звук его шагов. Потом, наклонив голову, посмотрел на свои ноги, впечатавшиеся в податливую землю на том самом месте, где сидела она, и живо представил себе фигуру девушки, ее движения сегодня днем, который стал уже таким далеким; я был защищен от своего прошлого и от себя самого теперь уже вечной верой в бесплодность надежды и вдыхал жаркий воздух, приносивший забвение.

Внезапно я увидел ее в ярком осенне-лунном сиянии. Она шла одна по берегу, подталкивая велосипед, огибая камни и сверкающие лужи; на ней было уже не то странное желтое платье, а плотно облегающие брюки и спортивная куртка. Я еще не видел ее в подобной одежде, да и вообще не успел привыкнуть ни к ее фигуре, ни к походке. Но я тут же узнал ее и пляжем прямо направился к ней.

— Добрый вечер, — сказал я.

Лишь секунду спустя она обернулась, чтобы взглянуть мне в глаза; потом резко остановилась, развернув велосипед в сторону моря. Некоторое время внимательно смотрела на меня, и, вновь поздоровавшись, я почувствовал во всем ее облике какую-то беззащитность одиночества. Она ответила на мое приветствие — в пустынном пространстве пляжа голос ее прозвучал резко, как птичий крик. В голосе этом была какая-то тревога и отчужденность, он воспринимался как бы отдельно от нее самой, от этого худенького лица, прекрасного и печального; возникало такое впечатление, будто она недавно выучила незнакомый ей язык, какую-то тему диалога на иностранном языке. Протянув руку, я поддержал велосипед. Теперь я стоял лицом к луне, она же оказалась в тени.