Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Вадим Розин

Рассмотренный здесь материал позволяет утверждать, что значение выразительных приемов и способов художественного выражения произведений эпохи Возрождения с религиозной тематикой можно понять, реконструируя два основных плана — эзотерическое мироощущение художников той эпохи и понимание ими того, что собой представляет художественное творчество. Другой вывод заключается в том, что художественные схемы и наративы этих произведений вводят (погружают) нас в особую реальность — мир небожителей, понимаемый художниками эпохи Возрождения опять же в эзотерическом ключе.

1. Альберти Леон-Батиста. Три книги о живописи // История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962.

2. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. СПб., 1914.

3. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. М., 1980.

4. Данилова И. Е. О композиции итальянской картины кватроченто // Советское искусствознание 73. М., 1974.

5. Дживелегов А. Леонардо да Винчи. М., 1935.

6. Знамеровская. Проблема кватроченто и творчество Мазоччо // Сов. Ис. 73.

7. Леонардо да Винчи. Книга о живописи // История эстетики.

8. Пико делла Мирондола. Речь о достоинстве человека. Там же.

9. Розин В. М. Эзотерический мир // Общественные науки и современность. 1992. № 4.

10. Розин В. М. Эзотерическое мироощущение в контексте культуры // Общественные науки и современность. 1993. № 5.

11. Фиренцуола А. О красотах женщин // История эстетики.

12. Фичино М. Комментарий на «Пир» Платона // Там же.

13. Фомин В. П. Сокровенное учение античности в духовном наследии Платона. М., 1994.

14. Rauansi P. The Social Interpretation of Science in the Seventeenth Centure // Science and Society, 1600–1900. L„1972.

Влияние эзотерического мироощущения на рациональное мышление и искусство

Если взглянуть на эзотерические представления со стороны, не обладая эзотерическим опытом, это сплошные заблуждения, суеверия, если не бред больного сознания. В этом убеждаешься, читая, например, известную эзотерическую книгу Д. Андреева «Роза Мира». Автор верит в существование чертей, Сатаны, «стихиалей» (ожившей природы), духовных монад, демиургов (творцов) народов, соборных душ, «эгрегоры» и «даймоны» (т. е. живые психоизлучения народов), «раругов» (гигантских яшеров), «Лилит» (матери земли), умерших героев и исчезнувших храмов, но также Бога, Христа, ангелов. Понимая странность своих видений, Д. Андреев, в частности, пишет: «Дух нашего времени не замедлит с вопросом: «Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем «опыт» обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии?»«Отвечая на свой риторический вопрос, Д. Андреев, как мы помним, говорит: «Без всяких гарантий опыту другого поверит тот, чей душевный строй хотя бы отчасти созвучен». Однако это вопрос непростой: что значит «созвучен»? Созвучен ли наш внутренний и жизненный опыт эзотерическому, в состоянии ли мы понять эзотерические представления? Да и вообще откуда взяться эзотерическому опыту у обычных людей? А наши сновидения, а переживания произведений искусств, а творчество и любовь — разве этот опыт не созвучен эзотерическому? Скептик-рационалист скажет: всего этого на самом деле нет — ни уинраоров (демонов великодержавной государственности), ни событий, которые вам приснились, ни переживаний (т. е. настоящего горя или радости) от музыки. Это красиво, но трудно поверить в существование всех этих неправдоподобных вещей.

Однако неправильно думать, что эзотеризм сосредоточивается только в эзотерических школах. Нет, он выходит за их пределы и оказывает влияние как на рациональные формы мышления, например, философию и науку, так и на творчество художников, т. е. искусство. Другое дело, что это влияние не бросается в глаза. Чтобы его увидеть, почувствовать, необходимы специальные исследования и реконструкции. И тогда самые обычные, вроде бы далекие от эзотеризма явления обнаруживают свое эзотерическое происхождение. Вот два примера — творчество великого древнегреческого философа Платона и любимый российскими читателями роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Эзотеризм Платона складывался в рамках культурного движения, пытавшегося преодолеть то умонастроение, которое можно назвать пессимистическим.

Суть его в том, что люди смертны и им суждено сойти в царство Аида, откуда назад нет пути. Пессимистические мотивы, судя по античной литературе, были широко распространены в VII и VI вв. до н. э. В стихотворении Алкея «Другу Меланиппу» мы читаем:

«Пей же, ней, Мёланипп,До забвения пей со мной.Если рок в Ахеронг,В эту грустную мглу, меняОкунул, — что мечтать,Будто к солнцу вернемся вновь!Полно, так высокоЗаноситься умом не нам.И Сизиф возомнилПревзойти здравый толк людской:Смерть надменно смирить.Но принудил бахвала рок.Хоть и был царь хитер…Не горюй же о смерти, друг.Ты же ропщешь, — к чему?Плачь не плачь — неминуем путьНам без жалоб терпетьПодобает утрату. ПустьСвирепеет буран и безумствует север.Мы будем пить и хмелеть:Нам лекарство от зол — вино».

Кого же имеет в виду Алкей, говоря о людях «заносящихся умом», мечтающих «смирить смерть»? Очевидно, эзотерическую школу пифагорейцев. Ямвлих, ссылаясь на Аристотеля, пишет, что «пифагорейцы хранили в строжайшей тайне следующее разделение: разумные живые существа подразделяются на три вида: бог, человек и существо, подобное Пифагору» [5, с. 14]. По словам Стобея, «Сократ и Платон, так же, как Пифагор, видят высшую нравственную цель (телос) в уподоблении богу. Люди (существа), «подобные Пифагору», приходят к мысли, что человек или является в определенном смысле бессмертным или может стать таковым при определенных условиях» [5, с. 148]. На подобную мысль, в частности, могли натолкнуть два соображения: древнее учение о душе человека (ведь душа не умирает, живет вечно, хотя и в царстве Аида) и греческая мифология, демонстрирующая примеры людей-героев, достигших благодаря своим подвигам бессмертия.

Эзотерически ориентированные последователи Пифагора не только преодолевают пессимистические настроения, но и приходят к мысли, что человек может «блаженно закончить свои дни», стать бессмертным как боги, если он займется своей душой и приобщится к древней мудрости (философии). Необходимое условие этого — особый образ жизни и занятия. Гермотим из Клазомен писал: «В человеке нет ничего божественного и блаженного, кроме одного, достойного серьезного к себе отношения — а именно, всего того в нас, что относится к сфере ума и духа: только это в нас бессмертно, и только это божественное» [5, с. 97].

Чтобы понять воззрения Платона, нужно учесть еще одно обстоятельство, а именно идеализацию Востока как источника мудрости и божественных знаний. Греческие мыслители были убеждены, что жрецы и писцы древнего Египта и Вавилона имели доступ к мудрости, т. е. знали, как устроен мир и жизнь богов. Писцы Египта и Вавилона могли также показать грекам расчеты, которые мы сегодня относим к математике и астрономии. Однако сами египтяне и вавилоняне говорили при этом о жизни богов (планеты и звезды в древнем мире считались одушевленными и божественными) или устройстве мира, например, что боги, создавая мир и природу, считали (складывали, делили, умножали и т. д.) и чертили планы. Начиная с Фалеса, греческие натурфилософы принимали эти объяснения за чистую монету, объявляя восточных жрецов носителями мудрости. Мудрый, по мнению греков, — это человек, не только владеющий знанием, но и реально достигающий бессмертия именно за счет знания божественной жизни.

Наконец, на представления Платона повлияли софисты и натурфилософы. И те, и другие научились строить «идеальные объекты» (описывая действительность в форме суждений типа «А есть В», например, «все есть вода», «боги бессмертны», «некто есть человек» и т. д.), вести относительно них рассуждения, за счет чего получались как новые знания, так и парадоксы. «В молодые годы, — говорит Сократ, — у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, который называется познанием природы. Мне представлялось удивительным и необыкновенным знать причину каждого явления — почему что рождается, и почему погибает, и почему существует». А вот итог, вызванный возникающими противоречиями: «… Я, — говорит Сократ, — окончательно ослеп и разучился даже тому, что знал» [4, с. 96]. Парадоксы для античного человека — это не формальное построение, знание, как для нас, а свидетельство странности самого бытия, точнее, невозможность его мыслить и созерцать, другими словами, жить в нем. Психологически это была тяжелая ситуация, которую многие мыслители пытались преодолеть.