Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь - Сара Джаффе

планету, что эти изменения теперь угрожают нашему существованию, причем некоторые жители Земли находятся в более уязвимом положении, чем другие». Баттистони отмечает, что мы не можем двигаться вперед, «не решив проблем, ставших камнем преткновения для движения по охране окружающей среды: проблем потребления и работы». По ее словам, сокращение государственного сектора приводит к росту частного потребления: на место поездов приходят частные автомобили, на место общественных парков – частные дворы, на место воды из-под крана – вода из бутылок. Наша культура только усугубляет эту проблему. Британский аналитический центр Autonomy в докладе 2019 года поставил вопрос таким образом: «Вместо того чтобы обсуждать, как максимизировать экономические показатели (под этим часто подразумевается поиск ответа на вопрос о том, как заставить людей еще больше работать на благо владельцев капитала), в условиях климатического кризиса мы должны сменить тему и поставить следующий вопрос: сколько еще работы мы можем позволить себе при текущих уровнях углеродоемкости наших экономик и производительности труда?» Серьезное сокращение продолжительности рабочего дня нужно не только потому, что людям не нравится работать, но и потому, что это единственный способ спасти нашу планету[689].* * *

Свободное время сегодня – это роскошь, которую могут себе позволить далеко не все. Мы странным образом воссоздали древнегреческое общество, давно, казалось бы, канувшее в Лету: большинство людей настолько заняты работой, что не могут вникать в общественные дела, а политическая и социальная активность – прерогатива богачей. Мы превратили в работу занятия, прежде приносившие нам удовольствие, а затем сделали даже эту относительно приятную работу доступной лишь для немногочисленных привилегированных членов общества.

Греческая демократия строилась на идее о том, что вместо граждан полиса трудиться должен кто-то другой – будь то рабы или трудящиеся классы, лишенные права заниматься гражданской деятельностью. Работой граждан был праксис – то, что Гай Стэндинг описал как «работу ради самой работы, для укрепления профессиональных связей». Они занимались тем, что мы называем социальным воспроизводством, то есть участвовали в общественной жизни. Они ценили эту работу, но в то же время отделяли ее от досуга, который был для них самоценным занятием. Наряду с образованием и заботой свободное время было необходимо для полноценного участия в общественной жизни[690].

Как минимум со времени написания «Дороги на Уиган-Пир» Джорджа Оруэлла или даже «Фрагментов о машинах» Маркса[691] человечество размышляет о том, могут ли машины заменить людей на производстве, став своего рода автоматизированным пролетариатом. Может ли случиться так, что автоматизация не лишит рабочий класс средств к существованию, а вместо этого навсегда освободит нас от труда и позволит заниматься тем, что нам нравится? Мы часто слышим о том, что «роботы заберут наши рабочие места», но на самом деле автоматизация может дать всем нам больше свободного времени. Все зависит от того, кто разрабатывает алгоритмы и роботов и кто их контролирует. Но мы упустим главное, если будем думать только о технологиях: в отличие от Джона Генри[692], мы не соревнуемся с паровым двигателем, пытаясь доказать свое превосходство. В действительности мы оказались в ловушке текущей системы производства, где нам приходится постоянно работать, чтобы выживать, – и это при том, что сейчас производство требует как никогда мало человеческих рабочих рук[693].

Работа не ответит взаимностью на нашу любовь. Надеюсь, теперь все с этим согласны. В обществе, где людям приходится тратить бóльшую часть своего времени на работу, мы никогда не будем счастливы, даже если нам повезет получить работу, приносящую радость. Как пишет Сильвия Федеричи, «ничто так сильно не подавляет нас, как превращение в работу тех занятий и отношений, от которых мы получаем удовольствие»[694].

Капиталистическое общество превратило работу в любовь, а любовь – напротив, в работу. Капитал, пишет Сельма Джеймс, «не дает нам стать теми, кем мы могли бы стать, и ограничивает нас тем, чем мы в настоящий момент являемся. Он отнимает наше время, то есть нашу жизнь». Но нравится это капиталу или нет, мы начинаем менять свои приоритеты. Согласно опросам, все больше людей говорят о том, что хотят работу, где будет «короткий рабочий день и много свободного времени», и все меньше людей стремятся к тому, чтобы заниматься чем-то «важным». Это касается людей как с высоким, так и с низким уровнем образования, хотя общество относится к ним по-разному. Как отмечает Рэй Мэлоун из первой главы этой книги, мать-одиночку, получающую «универсальный кредит» и желающую проводить больше времени с ребенком, назовут лентяйкой. Если же обеспеченная женщина с ребенком уйдет с высокооплачиваемой позиции, то о ней скажут, что она хочет «найти баланс между работой и личной жизнью» (хотя она тоже может столкнуться с обвинениями в неумении «приспособиться» к ситуации)[695].

Побочным эффектом мифа о любви к работе стало то, что разговоры о любви между людьми потеряли свою значимость. Тех, кто говорит о любви, часто называют легкомысленными – в особенности это касается женщин. Нам приходится втискивать личные отношения в плотный рабочий график или вовсе жертвовать ими ради карьеры. В частности, женщины из рабочего класса предпочитают растить детей в одиночестве, предполагая, что трудности с поиском работы делают мужчин плохими кандидатами на роль потенциальных партнеров. Власть имущих не беспокоит тот факт, что женщинам приходится производить такие ужасные расчеты. (Кроме того, многие люди по-прежнему думают в этом контексте только о гетеросексуальных парах, оставляя без внимания многочисленные альтернативные формы отношений заботы.) Неолиберальная трудовая этика превратила наши сердца в регистрационные книги. Как пишет культурный критик Лора Кипнис в полемической книге «Против любви» («Against Love»), производственная риторика стала «базовым языком любви». Любовь – это сложно, особенно для рабочего класса[696].

Не только романтические отношения, но и дружба пострадала от неолиберализма. Проведенное в 2014 году исследование показало, что каждый десятый житель Великобритании не имеет ни одного близкого друга; каждый пятый из опрошенных в 2019 году в США миллениалов заявил, что у него нет друзей. Как отметил один журналист, эти исследования отражают «долгосрочный тренд на увеличение числа одиноких». Локдаун в период пандемии дополнительно усилил чувство одиночества, которое и прежде испытывали многие люди. У нас много «френдов» в фейсбуке, но есть ли у нас настоящие друзья? Некоторые винят в нашем коллективном одиночестве интернет, но на самом деле причина кроется в изменениях условий труда, упадке профсоюзного движения и других институтов, которые давали людям чувство солидарности, выходящее за рамки рабочих отношений. Когда я спросила профсоюзных активистов с завода Rexnord о том, чего им будет