Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Как свидетельствуют материалы ГПУ, преобладающая часть выступлений имела чисто экономическую основу, а если недовольство и приобретало политическое звучание, то в большинстве случаев имело «традиционную» антибольшевистско-антикоммунистическую и аитиеврейскую риторику, редко приобретая украинско-национальную окраску[1110]. Известны примеры, когда наряду с антисоветскими лозунгами, например о замене сельсоветов старостами, или обличением коммунистов, «ведущих страну к гибели», звучали требования «ввести в школы изучение славянского языка» для того, чтобы «лучше понимать церковную службу»[1111]. Понятно, что это волновало не автокефалистов, а тех, кто сохранял верность канонической («московской», по выражению националистов) церкви и не спешил переходить на «понятную» и «родную» украинскую мову. А иногда антисоветские выступления и вовсе проходили под монархический гимн «Боже, царя храни»[1112].

В то же время отмечался и рост активности украинских националистических элементов, которые стремились воспользоваться крестьянским недовольством. Вновь на селе появились листовки, хотя национальный вопрос муссировался далеко не во всех из них. В тех же, где он присутствовал, повторялись известные утверждения, что якобы «весь украинский хлеб вывозится в Россию»[1113]. Некоторые листовки не ограничивались простой «констатацией фактов» и призывали мстить за 12 лет, проведенных «под гнетом Москвы», и восстановить УНР[1114] (как видно, для некоторых УНР еще продолжала оставаться путеводной звездой). Как правило, происходило это там, где имелась «значительная засоренность» данной местности этим самым элементом, или же там, где «крепко сидел петлюровский кулак», помыкавший «забитым селянством»[1115]. Еще одним очагом распространения националистических настроений стали местности, где раньше имелась густая сеть «просвит», приходов УАПЦ, действовали петлюровские банды и проживали их бывшие участники. Там отмечались разговоры о самостийности Украины, пелись песни со словами «Ще не вмерла…», а вокруг сел рылись окопы и дежурили дозорные[1116]. Как всегда, вместе с крестьянскими выступлениями поднял голову и уголовный бандитизм: начались грабежи, поджоги, убийства.

На волне экономических затруднений и недовольства коллективизацией и раскулачиванием оживилась деятельность подпольных групп и кружков. Но, как и в начале 1920-х гг., подпольная деятельность украинских националистов и крестьянские волнения оставались самостоятельными явлениями, имевшими свои корни, побуждающие мотивы и цели. Как и раньше, «коноводами» и основным контингентом этих групп становились представители интеллигенции и «бывшие». По мере развития кризиса подполье пополнялось и за счет крестьян, особенно тех, кто уже имел в прошлом опыт подобной деятельности. Националисты стремились подчинить недовольных своему влиянию, объединить их в группы с тем, чтобы крестьянский протест против мероприятий советской власти проходил организованно и имел характер борьбы против «московской оккупации»[1117]. Противодействие коллективизации, борьбу за возвращение частной собственности они увязывали с «освобождением» Украины от большевиков и решением национального вопроса.

Органами безопасности был раскрыт ряд подпольных организаций националистического толка (подробнее см. в следующем разделе). Все они, помимо требований передачи земли крестьянам, отмены «нового крепостного права», введения свободной торговли, выступали за свержение коммунистического строя, за восстановление УНР и выход Украины из состава СССР. Хотя и социальные, и национальные требования присутствовали одновременно почти всегда, характер подобных организаций зависел от социального состава участников, а главное, от того, что было основой основ их существования, – национальный вопрос или сугубо крестьянские интересы. Некоторые из них в УНР видели возможность для удовлетворения своих требований[1118]. Другие же, и их было большинство, считали национальный вопрос главным, а его разрешение – своим приоритетным заданием.

Причиной появления на свет организаций первого типа ГПУ считало «озлобленность кулачества» (хотя в данном случае все же точнее говорить о крестьянском недовольстве), «выросшую на почве последних мероприятий на селе» (имелся в виду хлебозаготовительный кризис 1927–1928 гг. и последующая коллективизация). По своему составу и выдвигаемым требованиям такие организации были крестьянскими. Например, раскрытая в январе 1930 г. в Кременчугском округе «кулацко-петлюровская» организация Штаб войска Украинского, созданная в августе 1929 г. как ответ на политику большевиков на селе, в своей программе приоритет отдавала экономическим вопросам – введению частной собственности на землю, созданию крестьянских союзов, уравнению крестьян в правах с рабочими. «Крышей» для преобразований должна была стать УНР, которую следовало создать путем восстания и интервенции. Национальный вопрос должен был быть разрешен таким образом, «чтобы интересы украинского народа не были ущемлены», а все должности занимались исходя из процентного состава населения[1119]. Другие организации выражали крестьянские интересы лишь частично, будучи зеркалом политических настроений националистической интеллигенции.

Иногда бандитизм приобретал комичные формы. Так, в селе Кустовцы Шепетовского округа некий местный бандитский атаман Семен, очевидно, после обильных возлияний, решил идти походом, да не куда-нибудь, а прямо на Москву. Поскольку он был неграмотным, но отнесся к операции со всей серьезностью, то первым делом направился в сельскую школу, где по карте земных полушарий пальцами отмерил расстояние от его родных Кустовцов до Москвы. Вышло немного – всего 2 вершка. Решив, что через четыре дня он будет у стен столицы, Семен кликнул свое войско. По зову «батьки» явилось около 350 вооруженных человек. На Москву Семен решил двигаться непременно через село Онацковцы, где старостой была некая Дунька. «От нее там нам помощь будет», – обосновал свое решение «вождь» шепетовских повстанцев и двинулся в поход[1120].

Настоящий эпизод, при всей его кажущейся несерьезности, между тем служит интересным свидетельством ценностных ориентаций и мышления крестьян (в данном случае шепетовских). Весьма показательно политическое мироощущение того же Семена и его людей, даже во время антигосударственного выступления подсознательно признававших Москву «своей» столицей и действовавших именно в советской, а не в «национальной украинской» системе координат. Дойти до Москвы «народным мстителям» было не суждено. О дальнейшей судьбе Семена, Дуньки и их «армии» сводки ГПУ умалчивают, но, судя по тому, что «летописание» этого похода составили именно чекисты, можно с уверенностью утверждать, что «спасли» столицу СССР от «веселого» налета именно они.

Но смешными эти пьяные выходки нам кажутся сейчас. Тогда все выглядело по-другому. Социальное напряжение в 1930 г. достигло наивысшего накала. Оно отличалось обоюдной жестокостью сторон и обоюдной убежденностью в правоте своего дела. Сводки ГПУ пестрят сообщениями о той атмосфере, в которой осуществлялись преобразования в деревне. Например, в том же селе Онацковцы, где атаманшей была Дунька, озверевшая толпа избивала уполномоченного РИК, беспартийного крестьянина Волошина, и всячески издевалась над ним. Его бросали в воду, ставили на колени, заставляли целовать землю и креститься, а «одна беднячка подняла подол и принудила» его в присутствии гогочущей толпы (не иначе как в затылок уполномоченному смотрел обрез или в бок упирались вилы. – А. М.) целовать себе половые органы. В соседнем районе такие же «люди» повесили молодую девушку-комсомолку, а затем отняли у одной матери и утопили трехнедельного малыша – ребенка их односельчанина-активиста[1121]. Это всего лишь несколько примеров «борьбы против коллективизации», хотя таких изуверских убийств, избиений коммунистов, комсомольцев, активистов, членов их семей (в том числе малолетних детей), издевательств над ними[1122] можно привести бессчетное количество, потому что такие случаи в начале 1930 г. стали массовым явлением. И точно так же можно приводить сотни примеров произвола, издевательств, несправедливого раскулачивания, высылок, арестов, расправ над крестьянами – кулаками, середняками и просто теми, кто чем-то не угодил какому-нибудь официальному или полуофициальному лицу.

Однако десять лет советской власти не прошли даром: село не просто противостояло городу, но и раскололось изнутри. Стала другой экономическая и политическая обстановка, изменилось и сознание крестьянства, причем всех его имущественных групп. Село 1930 г. не было похоже на село десятилетней давности и, конечно, не способно на мощное восстание или хотя бы на более-менее широко распространенный политический бандитизм. Вот почему после появления знаменитой статьи И. Сталина о головокружении от успехов, введения нового устава сельскохозяйственной артели и своевременных действий по пресечению волнений антисоветская активность пошла на спад и к концу года практически не давала о себе знать[1123]. Всплеск эмоций зимы – начала весны 1930 г. стал последним, и в дальнейшем коллективизация не встречала организованного отпора (хотя недовольство, отказы работать в колхозах и пассивное сопротивление еще имели место[1124]).