Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Белая гвардия. Записки на манжетах. Рассказы - Михаил Булгаков

С. …городского поэтического ордена «Магнитный Триолет». – Триолет – стихотворная форма, возникшая во Франции в XV в.: восьмистишие с двумя рифмами, в котором тождественны стихи 1, 4, 7 и 2, 8. Как отметил Г. Лесскис, в названии «ордена» присутствует намек на Э. Триоле (Triolet, 1896–1970) – французскую писательницу, урожденную Эльзу Каган (родную сестру возлюбленной Маяковского Лили Брик), которой посвящена книга Шкловского «Zoo, или Письма не о любви, или Третья Элоиза» (1923) – в названии цитируется заглавие романа Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Таким образом, два имени – Юлия и Элоиза – как бы отождествляются, и показательно, что Юлией в «Белой гвардии» названа любовница Шполянского-«Шкловского».

С. …играл в железку… – Железка (от фр. chemin de fer – железная дорога, «железка») – название карточной игры.

С. 289…на рассвете писал научный труд «Интуитивное у Гоголя». – Говоря в книге «Сентиментальное путешествие» об обстановке в Петрограде весной-летом 1918 г., Шкловский рисует собственную жизнь состоявшей из двух частей – службы в бронедивизионе и занятий филологией: «Итак, пришли ко мне и сказали: “Мы готовимся сделать восстание, у нас есть силы, сделайте нам броневой дивизион”. ‹…› Я подал Луначарскому отставку ‹…› и начал формировать броневой дивизион»; «К большевикам ушло довольно много народу. ‹…› А я сидел на Черной речке и писал работу на тему “Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля”».

С. …заявил ‹…› Слоных и Черемшину… – Фамилии образованы путем контаминации фамилий писателя А. Слонимского (1881–1964) и художника М. Черемных (1890–1962).

С. Мне стало скучно, потому что я давно не бросал бомб. – В «Сентиментальном путешествии» рассказано о том, как Шкловский в 1920 г. формировал в Херсоне подрывной отряд. «И открыли мы робинзонское подрывное хозяйство. / Учили бросать бомбы»; «Взрыв – это хорошо»; «Жена моя спрашивала каждый день: “Ты не взорвешься?”» В итоге по собственной неосторожности Шкловский был довольно тяжело ранен.

С. …Михаила Семеновича, одетого в дорогую шубу с бобровым воротником… – Очевидна реминисценция из «Евгения Онегина»: «Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник» (П у ш к и н А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1995. Т. 6. С. 11). Ввиду «сценичности», «оперности» образа Шполянского его прототипом называют также известного в дореволюционном Киеве оперного артиста Камионского (1869–1917): «Он великолепен! На нем (зимой) полураспахнутая меховая шуба, на голове с лихими кудрями – соболья боярская шапка. ‹…› Он пришел на Крещатик “не людей посмотреть, а себя показать”. ‹…› Оскар Камионский часто выступает в роли Евгения Онегина» (П о л у я н с к а я Н. Картинки старого Киева: Городской быт на рубеже XIX–XX веков // Collegium. Киев, 1995. № 1–2. С. 242).

С. …касались вытертого шевиота… – Шевиот – мягкая, плотная, слегка ворсистая ткань из шерстяной или смешанной пряжи.

С. 290. Страх скакал в глазах у него, как черт, руки дрожали, и сифилитик говорил, и губы у него прыгали, как у ребенка. – Болезнь, полученная Иваном Русаковым, мыслится им как следствие общения со Шполянским – разносчиком «московских болезней» (не только большевизма, но и футуризма) и «поставщиком» роковых женщин. Разделяя точку зрения, согласно которой болезнь Русакова имеет «литературное» происхождение, Л. Кацис пишет: «…Можно смело предположить, что сифилисом киевский футурист заразился не от Лельки (ср. с реальным именем возлюбленной и музы Маяковского), а от своего великого московского собрата по литературному направлению: в поэзии раннего Маяковского весь мир заражен сифилисом, от которого, по его заверениям, вселенную могла излечить только Революция» (К а ц и с Л. Ф. «…О том, что никто не придет назад»: II. Предреволюционный Петербург и литературная Москва в «Белой гвардии» М. А. Булгакова // Литературное обозрение. 1996. № 5–6. С. 171). Вспомним, например, строки из стихотворения 1914 г. «А все-таки»: «Улица провалилась, как нос сифилитика»; «Все эти, провалившиеся носами, знают: / Я – ваш поэт» (М а я к о в с к и й В. В. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 1. С. 62).

С. В квартире библиотекаря, ночью, на Подоле… – Возможно, деталь мотивирована тем, что П. С. Гдешинский – отец близких друзей Булгакова, братьев Платона и Саши, – был помощником библиотекаря Духовной академии. «Правда, Саша не был футуристом и богоборческие стихи, кажется, не писал. Он всего лишь бросил духовную семинарию. Под влиянием, между прочим, своего друга Михаила Булгакова» (К о р а б л е в А. Мастер: Астральный роман. Донецк, 1996. Ч. 1. С. 147). А. Гдешинский (1893–1951) продолжал переписываться с Булгаковым в течение всей жизни автора «Белой гвардии» (см.: Переписка М. А. Булгакова с А. П. Гдешинским: 1923–1940 // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Л., 1991. Кн. 1).

С. …и вот разные зрачки, гнущиеся ноги, потом безумные идиотские речи, а потом – я гнилой, мокрый труп. – В поздних стадиях сифилиса у больного может развиться так называемая анизокория – неравенство диаметров левого и правого зрачков. Один из литературных «предшественников» Ивана Русакова – персонаж романа «Голый год» сифилитик Борис Ордынин: «В своей комнате Борис останавливается у печки, прислоняется плечом к холодным ее изразцам, машинально, по привычке, оставшейся еще от зимы, рукою шарит по изразцам и прижимается грудью, животом, коленами – к мертвому печному холоду»; «вот скоро у меня выпадут зубы и сгниют челюсти, провалится нос» (П и л ь н я к Б. Романы. С. 74–75).

С. – Мне нужно застрелиться. Но у меня на это нет сил, к чему тебе, мой бог, я буду лгать? – Ордынин в «Голом годе» кончает жизнь самоубийством (Там же. С. 92). В качестве более раннего источника реминисценции (возможно, оказавшего влияние и на Пильняка) отметим роман «Братья Карамазовы», где черт рассказывает Ивану историю о застрелившемся сифилитике (Д о с т о е в с к и й Ф. М. Собр. соч. Т. 10. С. 152).

С. Стихи: / М. Шполянского. / Б. Фридмана. / В. Шаркевича. / И. Русакова. ‹…› / Встречаю матерной молитвой. – По предположению М. Чудаковой, сборник стихов, описанный в романе, – это вышедший в Москве в 1919 г. сборник «Явь»; в качестве «коллективного» прототипа Русакова указываются поэты есенинского круга Иван Старцев (1896–1967) и Иван Приблудный (1905–1937), а также сам Есенин. Развивая эту гипотезу, С. Шаргородский пишет, что «фантомистами» Булгаков назвал имажинистов, а стихи Русакова указывают в первую очередь на А. Мариенгофа (1897–1962) – ср. строку из его стихотворения «Кровью плюем зазорно…» (1918): «Молимся Тебе матерщиной». Б. Фридман – это художник Б. Эрдман (1899–1960), старший брат драматурга Н. Эрдмана, автор ряда обложек и иллюстраций к имажинистским сборникам; В. Шаркевич – поэт В. Шершеневич (1893–1942) (Ш а р г о р о д с к и й С. Заметки о Булгакове: 1. Фантомист-футурист Иван Русаков // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 262, 264). С другой стороны, исследователи усматривают в стихах Русакова пародию на революционно-футуристические стихи Маяковского – в частности, на поэму «Облако в штанах» (Каганская М. Белое и красное // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 98), а также поэму «Про это» (Ш а р г о р о д с к и й С. Заметки о Булгакове. С. 260), важное значение в которой имеет «медвежья» тема.

Что касается связей с классической литературой, образ Ивана Русакова «генетически» восходит к персонажу романа «Бесы» Ивану Шатову: при одинаковых именах, у героев Достоевского и Булгакова явно «говорящие» фамилии. Нетвердость в убеждениях и готовность поддаваться чужой воле, обозначенная фамилией «Шатов», характерна и для булгаковского персонажа – который вначале находится под воздействием «беса» Шполянского, а затем подпадает под влияние священника отца Александра.

С. 291. Прости меня, что я решил, будто бы Тебя нет: если бы Тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. – Образ «бездомного пса» в произведениях Булгакова актуализирует «маяковские» реминисценции. А. Жолковский подчеркивает, что в художественных и публицистических произведениях поэт постоянно соотносил себя с собакой (Ж о л к о в с к и й А. К. О гении и злодействе, о бабе и всероссийском масштабе: Прогулки по Маяковскому // Ж о л к о в с к и й А. К., Щ е г л о в Ю. К. Мир автора и структура текста. Tenafly; N. Y., 1986. С. 325); ср. хотя бы известные строки из финальной части поэмы 1923 г. «Про это»:

Я люблю зверье.Увидишь собачонку —тут у булочной одна —сплошная плешь, —из себяи то готов достать печенку.Мне не жалко, дорогая,ешь!

(М а я к о в с к и й В. В. Полн. собр. соч. М., 1957. Т. 4. С. 183)

Горячая и несколько сентиментальная любовь Маяковского была общеизвестна. К тому же Л. Брик в своих воспоминаниях говорит о его внешнем сходстве с сеттером, которого они нашли щенком и вырастили: «Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном» (Б р и к Л. Из воспоминаний // Имя этой теме: любовь!: Современницы о Маяковском. М., 1993. С. 110). «Собачья» тема обильно представлена в письмах Маяковского: постоянные подписи под его письмами – «Счен», «Щен», «Щенок», часто сопровождаемые изображением щенка; иногда рисунок играет роль подписи (Там же. С. 121–127; см. также: М а я к о в с к и й В. В., Б р и к Л. Ю. Переписка: 1915–1930. М., 1991).