Том 4. М-р Маллинер и другие - Пэлем Вудхауз

Рекомендуя больному апельсиновый сок (вдумчиво продолжал мистер Маллинер), вышеупомянутый доктор рассчитывал и на особый подъем. По его мнению, этот сок, кроме витаминов, совершает что-то очень важное с душой. Она, полагал он, расправит крылья, выпятит грудь, и вообще. Уилмоту это очень понравилось. Приятно в конце концов, что муки голодного питона породят, в результате, что-то вроде Франциска Ассизского.

Но нет. Обратившись практически в контейнер с апельсиновым соком, Маллинер-младший становился все хуже. Сияющая улыбка сменилась нехорошей ухмылкой. Что до глаз, их можно было вставить акуле, никто бы и не заметил.

Взглянув на часы, родственник мой понял, что пора идти на то самое заседание, о котором упомянули магнаты. О них он думал с отвращением. Если Шнелленхамер, чувствовал он, что-нибудь себе позволит, он, Уилмот Маллинер, этого так не оставит.

Представьте, что значил бы в таких обстоятельствах, казалось бы, невинный факт: не успев перекусить из-за непрестанных звонков, мистер Шнелленхамер велел принести в кабинет тарелку бутербродов.

Уилмот заметил их не сразу. Несколько минут в его сознание проникали только привычные звуки. Босс рассуждал о сценарии.

— Этот тип, — говорил он, имея в виду героя, — увидел, что жена кого-то целует. Так? Он не догадался, что это ее брат, и уехал в Африку, так? Тут на него напал лев, уже, можно сказать, жует. Так? Вы предлагаете вставить танцевальный номер. Я не согласен.

— Это ему мерещится, — пояснил Левицкий.

— Хорошо. Кто-кто, а я такие вещи одобряю. Но! На своем месте. Да. На своем месте. По-моему, больше подойдут спасатели. А? Верно я говорю?

Он обвел совещание взглядом, словно хозяйка на приеме. Поддакиватели поддакнули; головы кивателей склонились, как деревья на ветру.

— Вот именно, — подытожил босс. — Запишите, мисс П оттер.

И с довольным видом принялся за сандвич.

Глава корпорации Перфекто-Зиззбаум если уж ел, так ел. Он не таился. Он не скрывался. Каждый слышал, что он кусает, жует, глотает. Сандвич реял перед ним, словно знамя какое-нибудь.

На Уилмота это произвело очень сильное впечатление. Как мы знаем, он не сразу заметил тарелку, и внезапные звуки пронзили его ножом.

Поэты описывали много звуков — ветерок в листве, рокот волн, пение соловья, воркование голубя. Но ни один из них не сравнится с хрустом бутерброда, если ты четыре дня пьешь апельсиновый сок.

В родственнике моем хруст этот разбудил самые темные чувства. Он выпрямился в кресле. Тигриный блеск вспыхнул в его глазах. Наконец, он вскочил, и потрясенные кинодеятели услышали:

— Пре-кра-тить!

Мистер Шнелленхамер дрогнул. Бутерброд упал. У мистера Левицкого, напротив, упала челюсть.

— Я сказал: прекратить! — повторил для ясности Уилмот. И тяжело задышал. Мистер Шнелленхамер, вскочив, указывал на него пальцем. Царило зловещее молчание.

Его и нарушил страшный крик, тот самый крик, из-за которого слова «Вы уволены!» замерли на хозяйских устах.

Кинопроизводство особенно опасно тем, что в нем не обойдешься без пламенных звезд. Публике они нужны, а голос публики — сами знаете. Поэтому на каждой студии есть хотя бы одна актриса, при чьем имени трепещут самые сильные. Здесь ею была Гортензия Бервош, Королева Страсти.

Темперамент — штука о двух концах. Деньги он приносит, но вызывает и особые приступы, сходные с так называемым амоком. В этих случаях на студии оповещали весь наличный состав. Именно это и услышало сейчас совещание.

Хваленая дисциплина вроде бы не подкачала. Кто-то охнул, кто-то закатил глаза, но никто не шевельнулся, пока в комнату не влетел молодой ассистент, вопя:

— Спасайся, кто может! Все зашевелились.

— Идет сюда!

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

— Господа! — воззвал он. — Вы боитесь безоружной женщины?!

Ассистент кашлянул.

— Да, что?

— У нее меч.

— Меч?!

— Взяла у легионера из «Аве, Цезарь». Ну, я пошел.

Первым вскочил молодой киватель, которому прекраснаяГортензия уже всадила в ногу булавку на съемках «Пламенных сердец». Он выскочил в окно, и через минуту-другую в комнате остались только мрачный Уилмот, трепещущая Мейбл и хозяин, который пролезть в окно не смог бы и залез в шкаф.

Уилмота все это не занимало. Глядя на бутерброды, он пребывал в некоем трансе, из которого его вывела размалеванная дама с мечом. Она громко кричала.

Он поднял брови, скривил губы и вернулся в транс.

К таким реакциям Гортензия не привыкла. Занеся меч, она обрушила его на чернильницу, преподнесенную Шнелленхамеру верными почитателями. При этом она вопила:

— А-а-а-а-а!

Уилмоту это надоело. Как все Маллинеры, он исключительно учтив с женщинами, но сок его несколько озлобил, тем более что часть чернил попала ему на брюки.

— В чем дело? — осведомился он. — Немедленно прекратите.

Звезда издала вопль, но уже вполсилы. Меч он забрал без труда. Прекрасная Гортензия выдыхалась на глазах. Ей было страшно. Перед ней стоял какой-то пещерный человек, если не хуже.

А чего вы хотите, когда четыре дня кряду Уилмот брал апельсин, разрезал на две части, выжимал в сосуд и все это пил, в то время как другие люди управлялись с рагу или бифштексом? Мало того: вернувшись домой, на сон грядущий, он опять брал, разрезал, выжимал и т. д. Гортензия этого не знала. Дух ее был сломлен.

— Теперь чернила выводи! — ворчал тем временем Уилмот, обрабатывая брюки промокашкой. — Безобразие!

Губы у Гортензии дрожали.

— Не ругайтесь, — попросила она.

— То есть как? — удивился мой родственник. — Где вы купите такие брюки за десять долларов?

— Простите!

— М-да, м-да… А зачем вы это сделали?

— Так, в глазах потемнело.

— Как мои брюки, ха-ха!

— Да простите вы! — Она дернула носом. — Если б вы знали, как я мучаюсь…

— Почему это?

— Из-за диеты. Две недели — один апельсиновый сок. Слова эти произвели оглушительный эффект. Уилмот смотрел на несчастную звезду с нежным состраданием.

— Сок?

— Да…

Он был глубоко тронут. Что там, он мгновенно стал прежним, всеми любимым Уилмотом.

— Ужас какой! Две недели!

— И еще картина…

— Какая?

— Да моя. Сценарий дурацкий.

— Безобразие!

— Никакого сходства с жизнью!

— Расскажите мне все.

— Понимаете, я сижу в мансарде, без еды, и пишу мужу, что я его люблю и все прощу. Голод, видите ли, очистил! Так не бывает.

— Еще бы! — вскричал Уилмот. — Очистит он, ха-ха! В такой ситуации женщина станет писать, если вспомнит… нелитературные выражения.

— Да-да!

— И вообще, только дура будет тут думать о мужьях. Нормальный человек думает о бифштексе…

— …и отбивной…

— …и шницеле…

— …и тушеной курице…

— …и почках сотэ…

— …и пончиках…

— …и пирожных…

— …и пирожках…

— …и пирогах…

— …с яблоками, с персиками, с мясом, с вареньем!

— Да обо всем, кроме этого чертового сока! Скажите, какой кретин выдумал ваш эпизод с письмом?

— Шнелленхамер. Я как раз собиралась с ним поговорить.

— Ничего, я поговорю. А почему вы хотите похудеть?

— Я не хочу, это в контракте. Шнелленхамер требует, чтобы я весила не более 108 фунтов.

— Опять Шнелленхамер! Ну, знаете!

Он подошел к шкафу и распахнул дверь. Магнат вылез на четвереньках. Уилмот отвел его к столу.

— Пишите новый контракт, — сказал он. — Без этих фунтов.

— Послушайте…

— Это случайно не ваш меч? — учтиво осведомился Уилмот у прекрасной Гортензии.

— Сейчас, сейчас, — сказал магнат. — Сию минутку.

— Кстати, — заметил Уилмот, — насчет жалованья.

— Сколько вы получали? — спросила Гортензия.

— Полторы тысячи.

— Даю три. Я искала такого менеджера всю жизнь. Какая твердость! Какая смелость! Какая сила! В общем, три тысячи.

Обводя взглядом комнату, Уилмот заметил что-то на шкафу с картотекой. То была Мейбл, благоговейно взиравшая на него.

— Разрешите представить вам мою невесту, — заметил он.

— Очень приятно, — сказала Гортензия.

— Очень приятно, — сказала и Мейбл.

— Почему вы там сидите?

— Да так, сама не знаю.

Деловитый Уилмот прервал девичью болтовню.

— Мисс Бервош, — сказал он, — хочет заключить со мной контракт. Садись, пиши.

— Сию минуту, — отвечала Мейбл.

Шнелленхамер тем временем думал. Он не был уверен, как правильно: «никаких диэт» или «никаких диет».

НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ

Вечером, в понедельник, мы говорим о литературе. Дело в том, что по воскресеньям мисс Постлвейт, наша барменша, уходит к себе с коробкой конфет и библиотечной книжкой и, скинув туфли, предается чтению. Назавтра она обсуждает с нами то, что прочитала.