А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще на заре своей жизни Отавио уверовал, что такая огромная, прекрасная страна, как его родина, не может, не имеет права быть бедной – в ее недрах хранятся огромные богатства и они должны служить людям, обогащая их родину. Именно тогда у него возникла идея-фикс: в Бразилии есть нефть и она выведет ее из нищеты. Это сейчас комично слышать подобное утверждение о признанной нефтедобывающей стране Бразилии, а тогда, в годы юности Отавио Брандао существовало официальное мнение: здесь нефти нет! Того, кто уттверждал обратное, называли сумасшедшим.
“Сумасшедший” кабокло, которому не было тогда и двадцати лет, изъездил верхом девятьсот километров и прошел пешком шестьсот в поисках доказательств своей правоты. И он добыл эти доказательства! И принялся выступать с ними на конференциях ученых и специалистов, публиковал статьи в прессе. Аргументы неистового самоучки поддерживались светилами науки и практики, но власть настаивала на своем – нет в Бразилии нефти, и все тут. Страна тогда находилась в полной зависимости от иностранных, в том числе и нефтяных монополий. Преодолеть их мощный пресс юный кабокло был не в силах.
Отчаянное противодействие власть имущим привело Отавио к философскому материализму, а затем и в коммунистическую партию. В них он увидел ту силу, которая, на его взгляд, способна была вывести родину на путь процветания. Любопытно, что горячий темперамент кабокло привел его на первых порах в круг коммунистов-анархистов, кредом порядка которых был хаос. Он, кстати, первым в Бразилии перевел на португальский язык “Коммунистический манифест” Маркса.
Преданность своей идее-фикс создала Брандао большую популярность у простых людей – он стал первым в истории страны коммунистом, который был избран депутатом муниципального совета Рио-де-Жанейро. Но затем произошел государственный переворот, к власти пришла диктатура и Отавио вместе с женой Лаурой – молодой бразильской поэтессой и тремя дочерьми был выслан из страны и попал в Советский Союз. Но и вдали от родины он продолжал бороться за ее будущее.
Там он включился и в борьбу против фашизма, набиравшего силу в Европе. В 1937 году, например, под вымышленным именем месье Меранда он несколько месяцев жил в Париже. Привело его туда все то же обостренное чувство справедливости. В середине 30-х годов в Бразилии не удалась попытка государственного переворота прогрессивными силами. Лидер левых Луис Карлос Престес был брошен в тюрьму. Его жена Ольга – немка по национальности – была выдана нацистской Германии и посажена там в тюрьму. В заключении Ольга родила дочь Аниту. Отавио приехал в Париж, чтобы поднять общественное мнение на спасение матери и ее малютки. Отчасти ему это удалось – многие всемирно известные деятеля публично высказались в защиту Ольги Престес и ее ребенка. Но, к сожалению, мать спасти не удалось – ее казнили в застенках. Но дочь была вырвана из рук фашистов и осталась жива.
Пятнадцать лет прожил Брандао в СССР, оставаясь мысленно в своей Бразилии. Эти полтора десятка лет, охватившие и страшный 1937 год, и последующий разгул сталинского террора, и войну с фашизмом, были не просты для него. Здесь у Отавио родилась еще одна дочь, но умерла прекрасная Лаура, он женился вторично и родились еще две дочери, хотя темпераментный кабокло безумно мечтал о сыне – продолжателе его борьбы. При первой же возможности, в 1946 году он приплыл на пароходе в Бразилию…
Но давайте оставим на время в покое Отавио Брандао с его сложной судьбой и вернемся к нашим виртуальным одисеям. Продолжим движение по следам Маркуса и Леона Пятигорских – тех, кто более семи десятков лет назад покинули берега своей родины, чтобы хлебнуть на чужбине полную меру горя.
…Я снова в Бразилии. С трудом прошел в аэропорте таможенный и пограничный контроль. Конечно, не из-за своего багажа – не с контрабандой же пробирался я на свою родину. Просто таможенного офицера снова привлекла запись в моем американском паспорте – место рождения Бразилия – и он потребвал у меня бразильский паспорт. Таможенник никак не мог понять, как это человек, родившийся в его стране, может не иметь ее гражданства. Долгие препирательства привели к тому, что я покинул аэропорт последним. Кармен терялась в догадках в зале ожидания – что там случилось на контроле?
Наконец, передо мной снова прекрасный, залитый солнцем город, раскинувшийся вокруг живописной лагуны и вдоль океана. Те же горы, усеянные лачугами фавел, те же пальмы, словно гигантские свечи вставшие вдоль нашего пути. И те же знакомые, родные лица людей, неожиданно ставших моей семьей. Семьей, которую я потерял много лет назад.
Стремясь, видимо, расширить мое представление о своей стране, Кармен пригласила меня съездить ненадолго на знаменитый бразильский курорт Бузиос.
– Это совсем близко от Рио-де-Жанейро, – сказала она. – В каких-то двух-трех часах езды. У меня там есть дача на паях – я пользуюсь ею несколько недель в году.
И мы поехали. Для меня это короткое путешествие было особенно интересным – я ведь здесь, в Бразилии, еще ничего, кроме двух самых крупных городов, не видел.
Вдоль всего нашего пути потянулся сельский ландшафт, где горы и пригорки перемежались хорошо ухоженными полями. На лугах пасся скот, краснели на солнце своими яркооранжевыми плодами мандариновые плантации.
На обочинах трассы был свой микроландшафт. Довольно долго нам встречались нагромождения самой разной глиняной посуды. Рукописная реклама настойчиво повторяла: два – три – четыре горшка за десяток реалов. По американским масштабам это сущий пустяк – центы. Коммерческая демонстрация керамики тянулась бесконечной чередой и становилось понятно, что в этой местности процветает гончарное производтво. Впрочем, о том же свидетельствовали и высокие дымящиеся трубы, нависавшие над небольшими деревеньками.
В какой-то момент глиняные горшки исчезли с обочин дороги. Их место заняли охапки палок, на которые, как луковые косички, были нанизаны крупные яркооранжевые мандарины. Они светились над серым асфальтом как светофоры. И снова рукописная реклама, предлагающая две – три – четыре связки сочных фруктов за бросовую цену даже по бразильским меркам.
Остановились у придорожной лавки. В Союзе такие торговые точки шли по разряду магазинов сельпо. Я перевидал их сотнями на своем кочевом журналистском веку. Там неизменно был жалкий ассортимент продуктов, засиженных мухами и перемежающихся с граблями, жестяными ведрами, лопатами, хомутами. “Сельпо”
