Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

В начале эпохи Империи норма конскрипции была довольно щадящей. Призывалось лишь от 30 до 80 тысяч новобранцев в год. Однако с 1805 г. начинаются массовые наборы, более 100 тыс. человек в год. Согласно официальным рапортам, с начала правления Наполеона Бонапарта (1799 г.) и по 1811 г. включительно в армию было зачислено 979 293 новобранца. Сверх того, в начале 1812 г. на службу было призвано еще 120 292 человека. Таким образом, учитывая, что эти цифры, как и все цифры, характеризующие численность войск, несколько завышены, можно сказать, что за время правления Наполеона до войны 1812 г. под знамена было призвано немногим более миллиона человек. Иначе говоря, ровно столько, сколько было набрано рекрут в России за тот же период времени.

При этом далеко не все призывники были французами. В эпоху Консульства уже 16,3 % призывников были выходцами из так называемых «новых департаментов», а к 1812 г. таковых уже было более четверти (25,6 %). Это были немцы, итальянцы, голландцы, бельгийцы, жители тех территорий, которые были присоединены к Франции в эпоху Республики и Империи. В общем население Французской империи к 1812 г. насчитывало 42 млн человек, что примерно соответствовало численности населения Российской империи, которое к 1812 г. составило 41 млн человек. Кстати, прирост российского населения, как и прирост населения Французской империи, произошел в основном за счет присоединения территорий.

Таким образом, военные усилия России и Франции были примерно одинаковыми. Стой только разницей, что для России подобная мобилизация была разорительной, а для богатой империи Наполеона — более-менее сносной. Вследствие того, что серебряный французский франк наполеоновской эпохи, как уже отмечалось, по покупательной способности практически точно соответствовал бумажному рублю 1811–1812 гг., легко произвести сравнение.

Напомним, что все доходы Российской империи в 1811 г. составили 232 млн руб. ассигнациями. Из них за год на военные нужды было затрачено 122 млн руб. В этом же году общий бюджет Французской империи составил 951 млн франков. Из них на нужды армии было истрачено 615 млн. Может показаться, что Франция оставила Россию далеко позади в гонке вооружений, однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что это не так. Напомним, что, как было указано выше, жалованье французских офицеров чуть ли не на порядок превосходило жалование русских офицеров. Равным образом отличалось содержание солдат. В качестве жалованья простому солдату (мушкетеру или егерю) в России выделалось в год лишь 9,5 руб. Французский фузилер (то есть также самый простой солдат) получал в год 110 франков, то есть примерно в десять раз больше!

Кроме несравненно более высокого жалованья, Французская армия была лучше снабжена и обмундирована. Офицер русской артиллерии вспоминает о том, как в начале войны 1812 г. он впервые вблизи увидел солдат Наполеона: «Мы… смотрели первый раз на пленных французов. Это был видный народ, хорошо и опрятно одетый. Ни на одном из нас, офицеров, не было такой одежды. Досадно было нам смотреть на их гордость…»[48]

Вполне понятно, что при такой разнице в содержании солдат и младших офицеров французский военный бюджет был в пять раз больше русского, хотя количество войск, поставленных под ружье, и качество их вооружения были примерно одинаковыми.

Отметим, что армия Наполеона обладала не только большой численностью, хорошей экипировкой и вооружением, но она также отличалась высоким боевым духом. Знаменитый Клаузевиц, который был непримиримым врагом наполеоновской Франции, написал восторженную фразу, продиктованную искренним восхищением противником, с которым ему пришлось сражаться: «Надо было самому наблюдать стойкость одной из частей, воспитавшихся на службе Бонапарту и предводимых им в его победоносном шествии, когда она находилась под сильнейшим и непрерывным орудийным огнем, чтобы составить себе понятие, чего может достигнуть воинская часть, закаленная долгой привычкой к опасностям и доведенная полнокровным чувством победы до предъявления самой себе требования высочайших достижений. Кто не видел этого, тот не сможет этому поверить»[49].

Не страх перед наказанием был главной мотивацией отваги. Жажда славы, почестей, желание подняться по ступеням военной иерархии и, наконец, просто упоение борьбой ради борьбы пронизывали всю армию Наполеона, вплоть до самой толщи солдатской массы. Капитан Дебёф рассказывает в своих бесхитростных и удивительно точных мемуарах о чувствах, которые он, будучи молодым солдатом Наполеона, испытывал в первом бою: «…Войска, в нетерпении сразиться с врагом, ринулись по мосту. Затрещала ружейная пальба, и я ускорил шаг, гордый тем, что я ступил на австрийскую землю, и еще более тем, что я шел в охране знамени. Это было великолепное зрелище — мой первый бой…»[50] Прошло немного времени, и новичок стал закаленным воином, без оглядки идущим на врага: «В тот же миг мы устремились вперед. Я сжал в руках ружье и ускорил шаг в нетерпении доказать, что я достоин быть французом»[51].

«Какой это был прекрасный бой! — записал 18 октября 1806 года в своем дневнике другой солдат. — Мы не очень-то много видели, ибо дым заволакивал нас со всех сторон. Но как опьяняет весь этот грохот. Тебе хочется кричать, скусывать патроны и драться. При всполохах огня, вылетающего из жерл орудий, в красных клубах пушечного дыма, были видны силуэты канониров на своем посту, похожих на театр китайских теней. Это было восхитительно!»[52]

Как видно из последнего отрывка, бесстрашие перед лицом опасности перешло в наполеоновской армии в нечто большее — жажду опасностей. Грохот канонады вызывал у основной массы солдат и офицеров не страх, а страстное желание сразиться с врагом, добиться новых отличий, совершить подвиги. Вот что капитан Фантен дез Одоар занес в свою тетрадь 4 декабря 1808 года, когда после сравнительно продолжительной мирной передышки (больше года!) его полк на марше в Испании услышал впереди гул орудий: «После Фридланда мы не слышали этого величественного голоса битв. Его первые раскаты, звучавшие подобно раскатам отдаленного грома и отраженные тысячекратным эхом в горных долинах, по которым шли наши колонны, заставил нас восторженно затрепетать от наших воспоминаний и наших надежд»[53].

Эти слова не были пустой бравадой. Едва только эти люди оказывались в бою, они рвались в самое пекло. Их отвага носила на себе отпечаток живости национального характера французов, она была дерзкой, напористой и лучше раскрывалась в атаке, чем в обороне. Вот только часть списка представленных к награждению после сражения под Ауэрдштедтом солдат 25-го линейного полка:

«…Монтрай Жан, сержант, первым ворвался на вражескую батарею и захватил у канониров знамя артиллерии.

Тренкар Пьер, гренадер, захватил вражескую пушку, после того как убил одного канонира, а остальных взял в плен.

Бертолон Жозеф, вольтижер, во время всей битвы дрался с вражескими кавалеристами, уничтожил многих из них и с жаром преследовал неприятеля.

Видаль Мишель, фузилер, первым устремился во вражеские ряды…»[54]

А ведь это всего лишь один из многих полков, мужественно сражавшихся в этой битве!

«Эти французские солдаты, — писал в 1806 году прусский офицер, — они такие маленькие и слабые, один из наших немцев побил бы их четверых, если бы речь шла только о физической силе, но под огнем они превращаются в сверхъестественных существ»[55].

Во время испанской кампании в 1811 году при штурме Сагунта, неприступной крепости на скалах, французские штурмовые колонны устремились на приступ через узкую, едва проходимую брешь под ураганным огнем обороняющихся: «Обломки крепостной стены осыпались под ногами наших солдат, и, поднявшись к бреши, они увидели перед собой неразбитую стену. Чтобы подняться до пролома, нужно было подтягиваться на руках, а позади него стояли испанцы, которые встретили наших солдат жестоким огнем в упор. Но отвага штурмовой колонны была такова, что офицерам, которые вели ее на приступ, пришлось затратить немалые усилия, чтобы остановить ставший безнадежным штурм и отвести назад людей… Здесь полегло 400 человек, среди которых было много достойных офицеров»[56].

Офицеры французской армии, близкие к солдатской массе, тем не менее, не опускались до нее, а стремились поднять ее до своего уровня. Конечно, командовать французскими солдатами было не всегда просто. Офицеру недостаточно было лишь появиться в эполетах перед фронтом, чтобы его признали за командира. Он должен был быть лидером — быть сильнее духом, отважнее, умнее, щедрее, чем его подчиненные. Вот, например, что писал старый солдат в бесхитростном послании своему бывшему командиру части, генералу Друо: «…Я считаю, что самое главное, чтобы командир заслужил любовь солдат, потому что, если полковника не любят, не очень-то захотят погибать за него… Под Ваграмом в Австрии, где так отчаянно дрались и где наш полк сделал все, что мог, как Вы считаете, сражались бы так наши гвардейские артиллеристы, если бы они Вас не любили? …К тому же Вы говорите с солдатами так, как если бы они были Вам ровней. Есть офицеры, которые разговаривают с солдатами, как если бы они были солдатами, но, по-моему, это не стоит и ломаного гроша…»[57]