Тишина - Василий Проходцев

боевыми, конечно, батько. С овцами бы было мороки мало: смирные они, добродушные, доить не надо. А вот лошади, батька атаман, те мне задавали жару: то лягнут, то куснут… – Матрена начала быстро стягивать с себя рубашку, желая, вероятно, показать атаману место лошадиного укуса. Казаки заинтересованно придвинулись, а Чорный испуганно замахал рукой.

– Будет, будет, дочка. Ваня, а тебя-то овцы не обижали ли, пока ты с ними-то жил, на степи?

Матрена удивленно поглядела на Ивана. Тот, сидя с отсутствующим взглядом, напряженно шевелил губами, думая, как бы из-за истории с овцами самому не оказаться барашком на заклание у хитроумного атамана. Но тот уже двинулся дальше.

– А как же, Матрена, тех бедолаг зарезали – старух да калеку? Видела ли?

Матрена вынуждена была признать, что свидетельницей убийства крестьян ей быть не довелось.

– Хорошо, а Ваня-то где об ту пору был?

– Где? Да сидел с Чолаком и Сагындыком, горилку ногайскую квасил.

– А это какие же Чолак с Сагындыком? Один лысый, а второй молодой, плечи широкие да нос горбатый черкесский?

– Нет, батька, это два брата-калеки: Сагындык весь переломанный, как Петрушка деревянный ходит. По нему в детстве табун проскакал, а он ничего – выжил. Ну а Чолак сам собой крепкий, да вот на голову… ну, как Сагындык на походку.

Уже не вздох, а вой раздался над толпой казаков, но атаман движением руки успокоил и как будто отвел толпу в сторону.

– Не тот ли это, дочка, был Чолак, который нам могилу христианскую указал, да под пыткой в убийстве признался? И не братец ли его вертлявый, которого мы всем рыцарством по кустам ловили? Молитвы читать мастер. Как собрались резать, так он нам такую обедню пропел… Сидел, говоришь, с ними Ваня?

Матрена потупилась. Атаман же неимоверно быстро утратил благодушие: черные глаза загорелись огнем, он молниеносно выхватил саблю из ножен и резким движением приставил ее к горлу девушки, остановив оружие только тогда, когда оно коснулось уже ее кожи.

– Сидел?! Говори! – взревел Чорный.

– Сидел… – обреченно подтвердила Матрена. И тут же добавила поспешно, как будто слова ее могли что-то исправить:

– Но казаков-то не было на стойбище, батько, это я уж чем хочешь поклянусь. Если были, то где их могилы?

– Еще бы ты их видела – уже спокойно отвечал Чорный. И тут же, словно огретый плетью, атаман взвился и закричал, наклонив перекошенным лицом к Матрене:

– Это крестьян он здесь резал, перед дружками своими новыми выслуживался, а товарищам нашим – старым, испытанным – он, гнида сушеная, еще на степи головы хитростью отсек, и оставил воронью на корм! Лежат сейчас хлопчики голые, мертвые, без погребения, без отходной молитвы…

Теперь атаман и обоим джурам приходилось сдерживать толпу запорожцев уже древками пик и ножнами сабель: как один, все лыцари готовы были броситься на Ивана, осыпая его проклятиями и последними ругательствами. Пуховецкий хорошо понимал натуру атамана, и чувствовал, что последний акт пьесы еще не сыгран, и лучше сейчас промолчать. Так оно и вышло. Немного успокоив свое воинство, Чорный, вновь обретя спокойное расположение духа, обратился к казакам:

– Брате! Нельзя человека, тем более – какого никакого, но казака, без оправдания казнить. Не по нашему это запорожскому закону. Так ведь, пане-товарищи? Вот Матрена говорит, что на Перекопе Ивана видела. А чего же нам, братцы, не спросить товарищей наших, которые в Оре об ту же пору были? Лупынос, Палий! А ну не прячьтесь по кустам, покажитесь перед обществом!

К величайшему ужасу Ивана, из ближайшей рощицы неторопливо выехали на своих добрых конях те самые боярин-евнух и турецкий гусар, которых видел он проезжая орскую крепость вместе с московским посольством.

– А расскажите нам, пан Лупынос, не видали ли вы где вот этого казачка?

Лупынос – он же боярин – довольный оказанной ему честью, неторопливо выкатился на полянку и, со значением оглядев всех присутствующих, церемонно поклонился атаману. Как и любой казак на его месте, Лупынос стремился сыграть свою скромную, в общем-то, роль так, чтобы произвести на зрителей сколь возможно яркое впечатление. Помолчав для солидности едва ли не минуту, он молвил: "А видел, батько!", и вновь надолго замолчал, словно от него больше ничего и не требовалось. Поскольку Чорный, да и все казаки, продолжали вопросительно смотреть на Лупыноса, он продолжил:

– Видел его, братчики, с москалями: при москальском посольстве ехал.

– А сам ли ехал, своей ли волей, или везли?

– Того не знаю, батько. А только больно уж большая дружба у него с москалями была, так мне показалось.

Чертов евнух прекрасно видел, как именно везли московские послы Ивана, да и по всегдашней осведомленности казаков наверняка знал всю его историю, однако сейчас предпочитал об этом промолчать. Чорный, выслушав недолгий рассказ Лупыноса, удовлетворенно кивнул головой.

– Это твоя подруга из кареты, Ваня, тебя к москалям свезла, или твой хозяин бывший тебя им продал? Или и всегда ты им служил, пока в бусурменскую веру не обернулся?! Хватит! Сколько гадюке не виться, сколько ей в камнях не прятаться, а всегда каблук найдется ее, гадину, раздавить! Послужил ты и москалю, и Магомету, да только служил ты всегда Мамоне, Абубакар, и ради горсти монет товарищам своим, как свиньям, горло перерезал. Пусть же примет тебя тот бог кому душа твоя черная сгодится!

Поднятый кверху, указующий на того самого, непритязательного бога палец Чорный медленно опустился вниз чтобы дать запорожцам тот знак, которого они долго ждали. Те всей толпой, во главе с Игнатом, двинулись к Ивану, который начал судорожно дергаться и извиваться вокруг своего пня.

– Да, врал, врал! А про тайное место и про клад – не соврал! Есть мавзолей старый татарский, а там золота, серебра и оружия старинного – каждому по пуду. Убейте меня – все пропадет, никому не достанется. А пощадите, пане, так я покажу дорогу.

Иван, ни на что уже не надеясь, выкрикивал эти слова, пытаясь ими, словно веткой от слепней, отмахнуться от разъяренных запорожцев, но эти жалкие слова неожиданно возымели действие, хотя простые казаки и атаман с приближенными восприняли их по-разному.

Первые основательно задумались. Ведь несметные татарские сокровища, да еще и скрытые таким таинственным и манящим образом в древнем мавзолее – это было именно то, о чем большинство из них мечтало в глубине души, представляя себе казацкую жизнь, то, в чем видели они достойное возмещение каждодневному страху плена или смерти и бесконечной скачке под степным зноем. Пока же большинство из них видело лишь обещания старшины, да небогатый