Солоневич - Константин Сапожников

И далее: «Национал-социализм — это не угроза культуре, а это защита этой культуры от большевицкого варварства. Это передовой; участок общемирового антикоммунистического фронта… Гитлер спасает Европу от коммунизма… Это просто передовой окоп»…

Необходимо отметить, что в таком взгляде на фашизм Солоневич не был оригинален. В русской эмиграции многие считали, что фашизм не только стал бастионом против наступления «левого тоталитаризма», но и по-своему «искал справедливых социально-политических реформ», по выражению русского философа Ивана Ильина.

Каковы же отстаиваемые Солоневичем предпочтительные пути и образцы для развития будущей России?

Солоневич, не без оговорок, высказывается за подобие гитлеровского режима, который, по его оценке, «является наиболее демократическим». Он мотивирует этот тезис так: «Этот режим ведь не ставит своей ставки ни на аристократию, ни на наследственное дворянство, ни на финансовый капитал и не на буржуазию вообще. Он ставит свою ставку на народные массы Германии, иначе говоря, на её демократию… Нет классов, нет сословий, есть только немцы, работающие каждый на своём участке и заслуживающие уважения только в зависимости от своей работы».

Должно ли тревожить русскую эмиграцию военно-политическое усиление гитлеровской Германии? Солоневич согласен, что должно: «В известной степени усиление Германии опасно и для нас». Если всё-таки германо-советская война будет развязана, то, по прогнозу писателя, послебольшевистская Россия «за воссоздание своего единства и своей мощи будет драться, если нужно, десятилетиями, а если придётся, то и веками. Это очень невесёлая перспектива. Но она невесела для обеих сторон».

Имеются ли у эмиграции шансы для предотвращения столь нежелательной перспективы? Солоневич весьма осторожен в ответе:

«Очень плохую услугу обеим сторонам оказывают те люди, которые толкают Германию к этой перспективе. В числе этих людей есть много русских. Эти русские, сами того не ведая (а может быть, и ведая) кладут очень увесистые гири на антирусскую чашу весов. По существу, „русский вопрос“ в Германии ещё не решён. Есть разные высказывания, и есть разные точки зрения, но окончательной линии ещё нет. И в каком именно виде она сложится — неизвестно»…

Какие силы из русской эмиграции, по мнению Солоневича, наносят вред интересам России и каким образом?

«Товарищи младороссы из второй советской и, рассудку вопреки, монархической партии, вероятно, думают, что делают большое русское дело, когда на всех перекрёстках обливают грязью Германию и с бесстыдством, находящимся в полном соответствии с моральным уровнем первой советской партии, пропагандируют красу и мощь „нашей доблестной красной армии“…

Другие дяди, ошарашенные большевизмом, метнулись совсем в другую сторону. Один из наших бывших столпов отечества, ныне подвизающийся в той же Германии, несёт публично такую ахинею, что даже немцам, и тем слушать, хоть, может быть, и лестно, но неудобно. По его концепции, Россию построили немцы. И так как русские сами по себе править не могут, то вот на смену немцам пришли жиды. Жиды оставили от России пустое место. Религии нет, морали нет, работать никто не хочет, всё разложилось и выродилось. Вместо России — пустое место. Но если пустое место, то совершенно ясно — почему бы им не владеть. Природа не терпит пустоты, а политика и тем паче. И вот целый ряд русских людей снабжает немцев заведомо неверной информацией, заваливает немецкие учреждения заведомо подлыми доносами»…

Каков, по мнению Солоневича, его собственный вклад в дело недопущения военного столкновения Германии и России?

«Я же думаю, что я делаю гораздо большее русское дело, когда устно — десяткам тысяч и письменно — миллионам немцев напоминаю, например, о завете Бисмарка вечной дружбы с Россией и о том, что за нашей спиной имеется тысяча лет нашей истории и двести лет нашей империи, и что мы совсем не сапогом сморкаемся, что мы вовсе не такие плохие организаторы, как это можно думать, и что, например, организовать пути сообщения через горы, степи, тайгу и болота, заносы и половодья на пространстве одной шестой части земной суши — это совсем не так просто, как пустить поезд-молнию из Гамбурга в Берлин»…

Самобытность России, её истории и пути в будущее — вот о чём должны помнить все её граждане:

«Наши протесты против попыток напялить на русскую спину пиджак с чужого плеча имеют глубочайший религиозно-национальный смысл: они не продиктованы „полемикой“. Мы считаем, что даже и те методы национально-государственного строительства, которые в других моральных условиях и по-иному одарённых народов дают современные успехи, — будучи применимы к нашим моральным условиям и к по-русски одарённому русскому народу — дадут результаты катастрофические. Мы считаем, что всякие попытки навязать русской истории нерусские государственные системы, вызванные к жизни задачами внешней торговли и задачами внешней политики (на противоположных полюсах — Англия и Германия), являются новыми попытками замутить и отравить истоки русского религиозно-национального и государственно-творческого инстинкта и сознания. С этими попытками мы боролись, боремся и будем бороться, откуда бы они ни исходили. Россия — сама по себе. Ничего доброго от заграничных идейных импортёров мы до сих пор не видали — и не увидим».

Несмотря ни на что, прогноз Солоневича для России оптимистичен:

«…Необходимо во всём, что мы говорим, и во всём, что мы делаем, помнить о тысяче лет нашей истории, о тех дырах, в которых мы сидели и из которых мы всё-таки выбрались, помнить о страшной мощи нашего народа, великого и в несчастий, — и всеми делами, всеми помыслами нашими утверждать нашу великую и ничем непоколебимую волю к жизни и творчеству… Российская Империя будет отстроена именно потому, что эта воля осталась непоколебленной».

Когда стало ясно, что война Германии с СССР неизбежна, русская эмиграция раскололась на два лагеря спорами об исходе грядущего столкновения. Та часть, которая прогнозировала победу нацистов, была значительно большей. «Кто из живших в Германии в 1939 году верил в то, что немцам „набьют морду“? — писал Юрий Солоневич. — Помню его (отца. — К. С.) споры — иногда ожесточённые — с ген. Бискупским, с Меллером-Закомельским, с „ручными немцами“, со мной. В начале Советской войны я сам чуть не влез в форму „зондерфюрера“. Помню, я к тому времени в окончательную победу немцев тоже уже не верил, но я считал, как считали миллионы других, что не могут же немцы быть уж совсем окончательными дураками! Что они поставят русскую армию, „мы“ разобьём Советы, а там уж будем посмотреть… „Дураки, — говорил батька, — окончательные!“ Доказательств у него не было. Или были, но не выдерживавшие зондерфюреровской критики. Он туманно ссылался на Моммзена, на „дранг нах остен“[167]. Прижатый к стенке, говорил: „Я так чувствую“. В июле первые сомнения стали заползать в мою мятущуюся душу. Я решил повременить. В августе стало ясно мне, а в сентябре и октябре последнему остовцу: дураки, и притом — сволочь»[168].