Связанные (СИ) - Ярвинен Олли

— А не сбегут? — с сомнением произнёс кто-то.

— Да куда денутся? Раненного своего не бросят! Да и ведьма одна никуда не побежит — много она может, одна-то?

Эйдон до скрипа сжал рукоять палаша. Жителей Эм-Бьялы с самого раннего детства воспитывали в почтении и уважении к вельменно. Ничего удивительного, что преступления против высшего сословия — если кому-то вообще хватало глупости их совершить — неизменно вызывали возмущение, гнев и ненависть, почти мгновенно перерастающие в жгучее желание поквитаться с преступником. А можно ли сыскать злодеяние более гнусное, чем выдать себя за вельменно?

И дело вовсе не в том, что старые семьи настолько ценили своё привилегированное положение. Почёт и уважение доставались им не просто так, а вместе с невероятным количество обязанностей, о которых даже не подозревали рядовые подданные Его величества. Тяжелый, изнуряющий и совершенно незаметный для большинства труд, за который никто не требовал ни благодарности, ни награды. Пусть высшее сословие прочно увязло в интригах, а от постоянного самоограничения у иных вельменно заметно портился характер, это не отменяло того факта, что немалое число аристократов без остатка отдавало королевству всю свою жизнь — нередко в самом буквально смысле.

В этот момент вельменно решила, что больше не может отстраняться от происходящего. Аристократка с достоинством вернулась на прежнее место, чем вызвала настоящий шквал ругани и проклятий. Окинув бунтовщиков безразличным взглядом, она заговорила — и голос её без труда перекрыл шум и раздающиеся со всех сторон выкрики, а слова полностью заполнили окружающее пространство, проникая под кожу и неумолимо ввинчиваясь в сознание:

— Всякий, кто, позабыв об уделе своём и о долге своём, дерзнёт приблизиться, будет убит.

— Ты что ли, поскудница, будешь о долге рассуждать? — уязвлённо взвизгнула богато одетая торговка.

— Об уделе вспомнила, ишь! Сама-то ещё неизвестно кто! — подхватила женщина из мастеровых, укутанная в тёплую безрукавку.

Эйдон невольно скрипнул зубами. Жителей Формо можно было понять. Однако за застилающей глаза ненавистью, едва ли хоть один из них заметил, как прозвучало последнее предупреждение. А раз не заметили, значит обязательно им пренебрегут.

— Приказы, капитан? — не спуская глаз с восставших, спросил Анор.

— Пусть несут, что хотят, мешать не станем. Займёт их на какое-то время. — Обернувшись вполоборота, капитан обратился к вельменно: — Место открытое, госпожа, оборонять его нет ни особого смысла, ни возможности. Не разумнее ли отступить?

— Нет.

Эйдон медленно кивнул — вряд ли можно было ожидать чего-либо другого, помимо категорического отказа. Впрочем, «что-либо другое» было последним, чего ему хотелось бы услышать, поскольку в таком случае пришлось бы либо оставить Виля, либо приказать Анору унести раненного на руках.

— Я… я встану, — будто послушав мысли капитан, заворочался на земле Вильён.

— Скорее они здесь все полягут, — мрачно пообещал Анор. — Береги силы.

— Клянусь, если она отдаст приказ, я… — в голосе Мартона слышалась едва различимая дрожь.

— Уже отдала, если ты не понял, — спокойно прервал его Нильсем. — Если нельзя стоять на месте и нельзя отступить, двигаться остаётся только в одном направлении.

— Но она же не может…

Однако сотник только пожал плечами:

— Что это меняет? Закон предельно прост и понятен: каждому следует знать своё место и принимать свой удел. Ты просто не видишь общей картины.

Эйдон невесело усмехнулся: всё-таки близость семьи Ль-Дален к вельменно Шенье давала свои плоды: Нильсем сразу же ухватил суть. Самому капитану общая картина была понятна без лишних объяснений.

Вельменно правят, позволяя каждому самостоятельно решить, как лучше делать своё дело, лишь изредка вмешиваясь в естественных ход вещей, чтобы подтолкнуть своих подданых в нужном направлении. Однако власть их опирается не столько на военную силу, сплочённость и обладание тайными знаниями, сколько на безусловный авторитет и несокрушимую веру народа в то, что все действия высшей аристократии вызваны необходимостью и направленны к общей пользе. Каждый находится на своём месте, каждый принимает свои обязанности и свой удел, каждый служит королевству, так, как умеет и получает за это свою долю почёта и уважения. Простая философия, уже больше четырёхсот лет позволяющая вельменно править, не слишком раздражая простолюдинов и младшую знать.

Но что будет, если вера пошатнётся? Если поползут слухи, что жители Формо своими решительными действиями вывели на чистую воду ложную вельменно? Не следует ли из этого, что далеко не каждый аристократ является тем, за кого себя выдаёт? Или, если довести эту мысль до крайности, что Эм-Бьялой на самом деле правят призраки и духи? Может быть, эти слухи не продержатся и полугода, но вполне возможно и другое: через несколько лет каждый селянин в королевстве станет сомневаться в своих господах и требовать проверок — особенно, если восстание будет направлять безумец вроде Бравила. Впрочем, последнее было как раз предопределено: тот же Форстен с удовольствием проследит за тем, чтобы Эм-Бьяла не знала недостатка в безумцах. В конце концов ситуация потребует личного вмешательства вельменно, которые, разумеется, справятся с любым восстанием, но цена, которую им придётся заплатить, вполне может оказаться весьма чувствительной.

«Вред против вреда», — безрадостно заключил Эйдон. Закон был на их стороне — в той мере, в которой всю эту историю вообще можно было описать законом. Однако, кроме того, присутствовал и холодный, прагматичный расчёт: три дюжины смертей здесь, чтобы избежать нескольких тысяч в другом месте. Капитану уже доводилось принимать подобные решения — но всякий раз отчего-то это давалось ему всё сложнее и сложнее.

— Мартон, — наконец, бросил он в сторону. — К одарённой. Не отступать от неё ни на шаг.

— Будет исполнено.

Эйдон встретил неодобрительный взгляд Нильсема: сотник, само собой, догадался, что таким нехитрым способом капитан пытается вывести колеблющегося гвардейца из игры. Однако спорить не стал, и Эйдон выбросил это невысказанное возражение из головы.

Что бы ни задумала Кирис, думал он, сейчас было самое время это провернуть.

* * *

Если бы её спросили, Кристина едва бы вспомнила, когда в последний раз ей приходилось возиться так долго. Поначалу не помогала даже визуализация, которая из «осторожных попыток снять драпировку с непрозрачного серого зеркала», быстро превратилась в «проникновение со взломом», причём такое, где замок спиливается специальной пилой, название которой постоянно выскальзывало из памяти.

Немного расслабилась она только когда почувствовала, как за спиной растекается приятное тепло, а наэлектризованный воздух слабо пощипывает обожжённые кончики пальцев. Хотелось бы хотя бы примерно понимать, насколько опасной станет её затея, но с этим было глухо: слишком уж много незнакомых и противоречивых ощущений обрушилось на её бедную голову. Однако интуиция подсказывала, что шансы выжить всё же были несколько выше нуля, хотя честно предупреждала, что, в конечном итоге, самой Кристине это может и не понравиться.

«А что будет с гвардейцами? Бросишь? — ехидно поинтересовался внутренний голос. — Дело хозяйское, но эта толпа, пусть и не сразу, попросту разорвёт их на части».

Кристина до боли закусила губу, а затем тряхнула головой и взглянула в сторону Формо. Эта мысль крутилась у неё в голове с самого начала, пусть даже она тщательно её избегала, стараясь похоронить на задворках сознания: весь план попахивал откровенной подлостью и предательством. Однако в тот самый момент, когда она наконец-то решилась поставить вопрос прямо, у неё наконец появилось то, чего так не хватало — аргументы.

Всё это время Хель отлично держалась, но даже у максимально собранного и дисциплинированного призрака есть предел — и она почти вплотную приблизилась к своему. Вряд ли кто-то мог бы подсчитать, сколько времени осталось до того, как сознание Хель окончательно угаснет, уступив место взбешенному раху, — но счёт определённо шёл на минуты. Дальше? Дальше будет кровавая баня, пережить которую у жителей Формо нет ни единого шанса. Гвардейцы наверняка попробуют остановить разбушевавшегося призрака — и все до единого умрут ни за что. Да и вообще всё потеряет какой-либо смысл: сражение с рахом с болота, с «серыми», гибель десятков жителей предместий, — чего ради они так старались, если в итоге ничего не изменится?