Жертва - Анна Антоновская

Прощаясь, Трифилий обещал еще в этом месяце вывезти ее из багратовского ада и направить на путь истины. Но если не хочет повредить себе, пусть упорно молчит.

Мариам покрыла волосы хной, надела яркое платье. Горе многому ее научило, она сумеет быть приятной, сумеет просить за сына! Перёд Луарсабом грешна, перед Тэкле тоже. Но сатана потерял над нею силу. Вернуть! Вернуть Луарсаба! Тогда она не только наступит на уродливую ногу Гульшари, но по одному волосу вырвет ей косы.

Баграт возмущен. Он сразу почувствовал в приезде Трифилия недоброе.

– Два года избегал хитрого монаха, – кричал Баграт, – как посмел прибыть без моего приглашения?!

– Посмел, отец, раз более трех часов сидит у проклятой совы, – ответила Гульшари.

– Может, от Луарсаба известие получил, может, Луарсаб бежал? – не меньше Баграта волновался Андукапар. – Может, прямо пойти и спросить, зачем пожаловал?

– Монах скажет – исповедовать царицу. Разве можно запретить сове беседу с духовным отцом? И так церковь на нас косится, хочешь совсем испортить отношения? – прикрикнула на мужа Гульшари.

Но не только царская семья, все придворные всполошились. С именем Трифилия тесно связано имя Луарсаба. Может, не следовало поддакивать во всем Андукапару и Гульшари? Может, вообще не следовало так часто приезжать в Метехи?

Покинуть незаметно Метехи Трифилию не удалось. На лестнице Шадиман любезно пригласил настоятеля зайти к забытому всеми князю Шадиману.

Трифилий молча последовал за Шадиманом.

«Плачевное положение» не помешало князю быть любезным хозяином. Обед, который он упросил Трифилия разделить с ним, отличался тонкостью вкуса, вина – ароматом прошлого века, фрукты – прохладной свежестью. Только от кальяна отказался Трифилий, хотя был бы не прочь, но ряса не очень удобная одежда для курильщика.

После приятной беседы о разгроме майдана Шадиман вскользь заметил:

– Жаль, церковь не вмешалась, время подходящее о себе напомнить.

– Церковь никому не навязывает себя, а картлийский народ и так чтит святую веру.

– Я не о народе говорю. В Грузии не первый царь магометанин, но всегда церковь помнили.

– И теперь вспомнят. – Трифилий заметил дрогнувшую бровь Шадимана и, скрыв усмешку, вынул четки и медленно стал перебирать янтарь.

– Думаю, так амкарам не пройдет, царь захочет перед Исмаил-ханом показать свою преданность шаху Аббасу.

– Это мирские дела. Конечно, должен наказать, – протянул Трифилий. «Церкви выгоден каждый промах Баграта, – думал настоятель, – а наказывать одного за вину двоих – глупый и опасный шаг».

– Я Симону сегодня об этом говорил, – понимающе сказал Шадиман, – думаю, царь монеты и товары в наказание потребует. Еще не скоро успокоятся амкары.

– Персы тоже. Говорят, два турецких каравана обратно повернули. Один караван нагружен был лучшей хной. Если так пойдет, некоторым нечем будет красить ус и пучок тархуна на голове.

– И женщинам неудобно. Некоторые черный цвет ради красоты на красный меняют, другие седину в хне прячут, тем более, кто путешествовать собирается.

– Тебе, князь, лучше известно, кто и зачем красит волосы. Замок знаешь, как свое лимонное дерево.

– Нет, отец, думал, что знаю, а сейчас, по вине предателей, совсем запутался.

– О каких предателях говоришь, Шадиман?

– О тех, которые греются в лучах иранского солнца.

– А кого они предали?

– Э, отец Трифилий, ты слишком умен для такого вопроса. Кому обязан Луарсаб своей гибелью?

– Тебе.

– Что?! Не ослышался ли я?!

– Нет, не ослышался. Не тот предатель, кто открыто борьбу ведет, а тот, кто на опасную игру толкает.

– Значит, оправдываешь Саакадзе?

– Я осуждаю тебя. Надо было сговориться. Ты умнее всех князей, а как дело повел?

– Сговориться князьям с плебеями?! Ты шутишь, отец Трифилий!..

– А теперь с кем думаешь сговариваться?! С Багратом? Не сумеешь! С князьями? Им некогда: головы бреют. Как ты, Шадиман, не заметил нового времени! «Плебеи»! Разве ты мог весну остановить? Поток буйной крови княжеским цаги хотел преградить. Откуда такая слепота, Шадиман?

– Значит, следовало под плебейские цаги бросить княжеские знамена?!

– Зачем? Разве умнее нельзя было действовать? Разве все азнауры на Саакадзе похожи? Небольшие уступки многих бы успокоили.

– Успокоились бы, пока не привыкли, а потом снова начали бы требовать.

– А вы еще что-нибудь дали бы…

– Зачем же князьям свое терять?

– В таком деле без потерь нельзя. Лучше дерево потерять, чем весь лес.

– Но, отец, княжеские леса тысячелетиями славятся, не так легко вырубить. Потом – какая выгода церкви поддерживать азнауров? Разве монастыри чем-нибудь от княжеских замков отличаются?

– Отличаются.

– Чем?

– Умом. Мы с азнаурами никогда борьбы не вели.

– Открыто не вели. Нас сейчас никто, отец, не слышит. Замыслы азнауров так же вредны церкви, как и князьям.

– Знаем, поэтому никогда не вступали в борьбу с азнаурами. Незаметно обезоруживали. Так собираемся и дальше действовать. Даже поможем, когда помощь на пользу церкви пойдет. Не ожидая вопля азнауров, вам самим надо было кричать перед царем: «У азнауров земли мало, надо войной идти на соседей, надо азнаурское хозяйство расширять». Если бы вас царь послушал, азнауры за землю полезли бы в драку хоть с сатаной. Победили – их счастье, а князьям слава, погибли – князья тоже ничего бы не потеряли.

– Разве об одной земле шел разговор? Плебеи властвовать хотели.

– Тоже не опасно. Князья первые должны были кричать: «Почему царь в конюшне держит азнауров? Пусть азнауры тоже дела царства решают». Если бы царь вас послушал и учредил карави, купцы и амкары всполошились бы, тоже захотели бы сунуть свой нос в дела царства. Тогда царь спустил бы азнауров успокоить купцов. Купцов бы успокоили и сами тоже успокоились, а князья в стороне. Опять ничего не потеряли бы.

– Нет, отец, ты плохо знаешь азнауров. Мы – или они. Вместе нам в царстве тесно. Я на голове у себя тархун не выращиваю, потому головной болью не страдаю.

– Жаль… Близорукость не меньшая болезнь, а главное, неизлечима. Что же, дальше бороться будешь?

– Да.

– С кем?

– С Георгием Саакадзе.

– Он в Иране.

– Скоро приедет, такой не успокоится.

– Значит, с Багратом сговориться думаешь?

– Нет, с Симоном.

Трифилий посмотрел на блеснувшие зубы Шадимана.

– Луарсаба совсем забыл?

– Бесполезно помнить, отец, Луарсаб – вчерашний день Грузии.

– Это ты его уговорил прибыть к шаху?

– Я. Не все ли равно, какое имя носит царь Картли? Луарсаб, Симон или Мамия? Важно, чтобы был царь. Лучше пусть один погибнет, чем вся Картли лежала бы в обломках. Когда-то царь Димитрий Самопожертвователь добровольно отдал монголам свою голову за клятву не опустошать Грузию. Монголы отрубили голову Димитрию и, не тронув страну, ушли. А церковь сделала Димитрия святым. Разве не завидная участь? Луарсаб именно такой царь. Он должен был погибнуть.