Стальное зеркало - Анна Оуэн

— И я избавлюсь от них ото всех сразу? — Альфонсо уверен, что это так и есть. В последний год ему пришлось изучить немало трудов, касавшихся малефиков. Те, кто играют с огнем, частенько сгорают в нем, совершив ошибку… а вот остальным этот огонь, можно сказать, и не страшен.

Сатана или могучий дух… что бы это ни было, но само оно не нападает. Не подстерегает прохожего за углом, не разбойник все-таки. Нужно начать заигрывать с этой силой, открыться для нее. И тогда любая неточность может стоить жизни. Сила возьмет жертвователя как жертву.

— Да, друг мой, вы правы. Ото всех, кто будет намереваться причинить вам зло. А на случай слуг и охраны — все-таки возьмите с собой пару-тройку доверенных лиц. Или, может быть, вы примете мою помощь? Двое моих знакомых из Толедо будут рады посодействовать вам, а их благодарность не слишком требовательна. Я пошел бы с вами — но я знаю этих людей, а они знают меня.

— Я, пожалуй, соглашусь. — Отлучка на одну ночь, никто не удивится, даже Лукреция. Ну, отправился приятно провести время, ну вернулся… допустим, не вполне целым, но все же на своих ногах. Разбойники напали — как ни досадно, но не всех вывели принятые Его Святейшеством меры…

Супруга, конечно, огорчится и испугается. Очень. Лукреция — храбрая и сильная, но все же она женщина, и когда дело доходит до драки, не может относиться к ранам с мужским равнодушием. Но лучше причинить ей это огорчение, чем втягивать в это дело любого из своей свиты. Намного лучше. И потом уж он не будет никуда ездить в одиночку — урок, мол, пошел впрок…

— Скажите, а молиться при этом… можно?

Синьор Бартоломео останавливается, смотрит удивленно.

— Да когда же это мешало? Вот на то, что надежно поможет, рассчитывать нельзя — опасность-то угрожает телу, а не душе. Как при кораблекрушении. Предать же вашу душу сатане не способен никто — кроме вас самого. Но конечно же, повредить молитва не может.

Альфонсо кивает. Это понятно, это имеет смысл.

— И главное… — серьезно сказал синьор Бартоломео. — Главное, о чем я должен вас предупредить. Я не дал бы вам этого совета, если бы не был уверен, что у вас все получится. Вы — человек храбрый, стойкий, а главное — добрый. Вы продержитесь до ответа… а после него там уже невозможно бояться и злиться. Но… потом вам может захотеться повторить это ощущение. Так вот. Не делайте этого. Никогда. Даже к гашишу не привыкают так быстро. Это не дьявол, но это существо не умеет с нами обращаться. Вы убьете себя вернее, чем если наденете себе веревку на шею.

— Благодарю вас и за этот совет, — кивает Альфонсо, потом слегка улыбается. — Но я все-таки предпочитаю иные удовольствия…

— Хорошо, — отвечает синьор Бартоломео, — что мы с вами оба счастливо женаты.

Наверное, он имеет в виду науку. А может быть, и еще что-нибудь.

Ошибиться порой куда приятнее, чем оказаться правым. Альфонсо поймал случайный недолгий взгляд — человек из семьи Варано смотрел на него как на сахарную голову, только что не облизывался, — и сделал несколько предположений. Ни в одном не ошибся. Все то, что сначала самому казалось выдумками, шепотком мнительности и необоснованными предчувствиями, оказалось правдой.

Вполне безобидный поздний ужин в компании ромской молодежи — избранном кругу в девять человек, не считая герцога Бисельи, — продолжился куда менее безобидно. Вино, игра в кости, затеянное состязание с метанием кинжалов в доски и предметы обстановки, веселые песни и сплетни — все это только поначалу. Альфонсо ел и пил, шутил напропалую и даже сорвал аплодисменты, засадив кинжал ровно в намеченную щель между шпалерами… вот только ему оружие никто не вернул. Пара минут болтовни — ощущение сужающегося круга — и очень ловко вывернутая рука, толчок в спину…

Он не сопротивлялся даже для виду; потом, когда компания насторожилась, сообразил, что нужно было драться, негодовать, угрожать… так было бы естественнее. Не настолько Альфонсо был пьян, чтобы безропотно терпеть подобное обращение. Но все-таки ему связали руки и уже после этого сволокли в подвал.

Почти не пьяные, но возбужденные и румяные оттого лица, резкие движения в полутьме, пляска пламени на факелах, странный запах — не то благовония, не то пряности… К тяжелому стулу привязывали уже не веревками — ремнями. Привычно.

Подвал пропах страхом, болью, отчаянием. Застарелыми и свежими вперемешку. Кажется, здесь недавно уже убивали кого-то. Но кровью… нет, кровью не пахло, разве что чуть-чуть. Страхом, смертным, вышибающим пот — да, и даже слишком сильно. Надо понимать, жертвы малефиков умирали не от удара клинка…

«Просто очень большая собака», — напомнил себе Альфонсо. Но пока что вокруг только люди.

Зеркала перед ним. Не одно — три. То, что в центре — самое большое, кажется, венецианское, в золоченой раме на львиных лапах. Дорогое, хорошее, почти в рост человека — и даже сейчас, в полутьме, при свете факелов видно — ни пузырей, ни неровностей, ни поплывшей амальгамы. Одно в центре и два с боков, под углом. Тут уже все должно быть понятно даже слепому. Но изображать страх не стоит. Можно ведь и самому испугаться, а это опасно. Лучше по-другому. В конце концов, он неаполитанец. И при дворе дяди Ферранте мог наглядеться всякого, да и нагляделся, честно говоря. Альфонсо откинул голову на спинку стула.

— Господа, — позвал он в темноту. — Две странных смерти в одной семье за такой короткий срок — это много. Вас начнут искать и найдут. Единственное, чего вы добьетесь — того, что до вас доберутся тихо. Но для вас это даже хуже.

Ответом было не молчание — выдох, шелест ткани, почти неслышный шепот. За спиной кто-то обменялся с другим парой жестов, пришел к решению. Ответом было то, что ничего не изменилось. Значит, все решено еще давно, последствия обдуманы и проговорены, и признаны или терпимыми, или подходящими. Пожалуй, дело не только в Хуане; а, может быть, и вовсе не в нем. Кому-то поперек горла встала семья Корво, что совершенно неудивительно, удивительно лишь, что методы выбраны именно такие. Кто-то хочет натравить на Его Святейшество Трибунал, с которым понтифик и так не в лучших отношениях? Что-то посложнее? Но старший из сыновей Александра в Аурелии, а младший отправлен в Толедо, до обоих не доберешься, вот и решили втянуть зятя, так, что ли, получается?

Странная история. И, наверное, опасная… но сейчас об этом не думается. Нужно дождаться своей минуты и высказать просьбу. Разбираться с этим клубком можно потом и не здесь… Какое все-таки счастье, что Лукреция, при всей ее учености, совершенно не интересуется сверхъестественным.

Что-то поют, что-то говорят, что-то жгут… Синьор Бартоломео над этими вещами смеется. Говорит, что нынешние колдуны не отличают действительно необходимого от всяких шарлатанских штучек, призванных заморочить голову честной публике. И слепо повторяют все вперемешку. Рассказывал, что ромеи и вовсе никаких обрядов не проводили, а просто писали слова на свинцовой дощечке. Этот смех — одна из тех вещей, из-за которых ему веришь, веришь полностью. Так купец, побывавший в Африке, смеется над историями о пигмеях и журавлях, и объясняет, что пигмеи-то на свете есть, только ростом они с крупного ребенка и на куропатках не летают…