Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes) - Стиг Ларссон

– Вот как.

– Я держу этот дом для того, чтобы иметь возможность уехать из города и от всего отключиться. И почти всегда бываю здесь в одиночестве. Читаю книги, пишу, отдыхаю, сижу на пристани и смотрю на корабли. Это отнюдь не тайное любовное гнездышко холостяка.

Он встал и принес бутылку вина, которую поставил в тени перед дверью в дом.

– Я не собираюсь ничего обещать, – сказал он. – Мой брак распался из-за того, что мы с Эрикой не смогли держаться вдали друг от друга. Been there, done that, got the t-shirt.[59]

Он наполнил рюмки.

– Но ты самый интересный человек из встретившихся мне за очень долгое время. У меня такое ощущение, будто наши отношения стали серьезными в первый же день. Мне кажется, что я потерял голову уже тогда, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи и хочу тебя. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я смертельно боюсь тебя потерять.

Он посмотрел на нее.

– Ну и что же нам, по-твоему, делать?

– Давай обдумаем, – сказала Моника Фигуэрола. – Меня к тебе тоже чертовски тянет.

– Дело начинает приобретать серьезный оборот, – сказал Микаэль.

Она кивнула с ощущением внезапно нахлынувшей грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда стемнело, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.

*

В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать утренние газеты. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своем уходе. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак. Причиной своего внезапного ухода Боргшё называл семейные обстоятельства. Он не захотел комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, в одном столбце сообщалось, что председатель Объединения шведских работодателей назначил комиссию по этике, которая занялась проверкой контактов шведских фирм с предприятиями Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.

Микаэль Блумквист внезапно захохотал.

Потом он сложил газету, достал мобильный телефон «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ-4», оторвав ее от ланча.

– Привет, дорогая, – сказал Микаэль Блумквист. – Полагаю, ты по-прежнему откажешься как-нибудь вечерком прийти ко мне на свидание.

– Привет, Микаэль, – засмеялась «Та, с ТВ-4». – Сорри, но ты настолько не в моем вкусе, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно мил.

– Может, ты, по крайней мере, согласишься со мной сегодня поужинать, чтобы поговорить о работе?

– Что там у тебя наклевывается?

– Эрика Бергер два года назад заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось неплохо. Я хочу заключить с тобой аналогичную сделку.

– Рассказывай.

– Только после того, как мы договоримся об условиях. В точности как с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу вместе с тематическим номером журнала. Эта история получит большой резонанс. Я предлагаю тебе предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На этот раз с публикацией особенно сложно, поскольку она должна выйти в определенный день.

– Каков объем материала?

– Больше, чем про Веннерстрёма, – сказал Микаэль Блумквист. – Тебе это интересно?

– Издеваешься? Где встретимся?

– Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.

– А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?

– Ее не выгнали. Когда у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.

– Он, похоже, полный дебил.

– Да, – откликнулся Микаэль Блумквист.

*

Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету музыка осталась единственным, что могло отвлечь его от аппарата диализа и нарастающей боли в крестце. Он слегка подпевал и, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его разрушающегося тела.

Все просто. Мы рождаемся. Живем. Стареем. Умираем. Он свое отжил. Осталось только разложение.

Фредрик Клинтон чувствовал себя на удивление довольным.

Он поставил музыку в память своего друга Эверта Гульберга.

Была суббота, 9 июля. Оставалось меньше недели до того момента, как начнется суд, и «Секция» сможет постепенно забыть об этой злосчастной истории. Известие он получил утром. Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок пулю девятимиллиметрового калибра, то предполагаешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы тело Гульберга уступило. Хотя возможно, это больше объяснялось случайностью, чем упорством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. Дело в конце концов решил рак, а не пуля.

Однако умирал Гульберг мучительно, что очень огорчало Клинтона. Общаться с окружающим миром Гульберг не мог, но временами хотя бы отчасти приходил в сознание и мог воспринимать окружающих. Больничный персонал замечал, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и бурчал, когда, казалось, испытывал неприятные ощущения. Иногда он общался с персоналом, пытаясь произносить слова, которых никто не понимал.

Родственников у него не было, и никто из друзей его в больнице не навещал. Из мира живых его проводила ночная сестра по имени Сара Китама, бывшая родом из Эритреи, которая дежурила у его постели и держала его за руку, когда он уходил.

Фредрик Клинтон сознавал, что вскоре последует за своим бывшим товарищем по оружию. В этом не было никаких сомнений. Вероятность того, что ему удастся дождаться трансплантации столь необходимой почки, с каждым днем уменьшалась, а разложение его тела продолжалось. Каждое обследование показывало, что у него ухудшается функционирование печени и кишечника.

Клинтон надеялся дождаться Рождества.

Но он был доволен. Он испытывал почти запредельное, будоражащее удовлетворение оттого, что под конец жизни ему совершенно неожиданно довелось вновь вернуться на службу.

Такого подарка судьбы он никак не ожидал.

Последние звуки Верди смолкли, как раз когда Биргер Ваденшё открыл дверь в маленькую комнату отдыха, отведенную Клинтону в ставке «Секции» на Артиллеригатан.

Клинтон поднял веки.

Он уже давно считал Ваденшё балластом. Тот совершенно не подходил на роль руководителя главной ударной силы шведской обороны. Клинтон не мог понять, как они с Хансом фон Роттингером могли совершить в свое время столь фундаментальную ошибку, посчитав Ваденшё подходящим преемником.

Ваденшё – парус, которому необходим попутный ветер. В момент кризиса он проявил слабость и полную неспособность принимать решения. Пугливый и бесхребетный, на роль капитана во время шторма он явно не годился – допусти они его до штурвала, он оказался бы совершенно недееспособен и обрек бы «Секцию» на погибель.

Все так просто.

Одним это по плечу. Другие же в момент истины всегда дают слабину.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросил Ваденшё.

– Садись, – сказал Клинтон.

Ваденшё сел.

– Я пребываю в таком возрасте, когда у меня больше нет времени ходить вокруг да около. Я вынужден говорить без обиняков. Когда это закончится, я хочу, чтобы ты ушел с поста руководителя «Секции».

– Вот как?

– Ты хороший человек, Ваденшё, – уже мягче продолжал Клинтон. – Но заменить Гульберга ты, к сожалению, не способен. На тебя не следовало взваливать такую ответственность. Это наша с Роттингером ошибка – когда я заболел, нам стоило обстоятельнее рассмотреть вопрос о престолонаследовании.

– Вы меня всегда не любили.

– В этом ты ошибаешься. Ты был прекрасным администратором, когда «Секцией» руководили мы с Роттингером. Без тебя мы бы не справились, и я совершенно уверен в твоем патриотизме. Но я сомневаюсь в твоей способности принимать решения.

Ваденшё вдруг горько усмехнулся.

– После этого я не уверен, что хочу оставаться в «Секции».

– Теперь, когда Гульберга и Роттингера нет в живых, мне приходится принимать главные решения в одиночку. Ты же все последние месяцы последовательно саботируешь каждое мое решение.

– И я опять повторю – решения, которые вы принимаете, безумны. Это кончится катастрофой.

– Возможно. Но твоя нерешительность гарантировала бы нам крах. А сейчас у нас, по крайней мере, есть шанс, и, похоже, все получается. «Миллениум» скован по рукам и ногам. Они, возможно, подозревают о нашем существовании, но им не хватает документации, и они лишены возможности разыскать как ее, так и нас. Мы держим все их действия под жестким контролем.

Ваденшё посмотрел в окно, откуда виднелись коньки крыш нескольких соседних домов.