Русская фантастика 2010 - Людмила Белаш

Алия устало улыбнулась. В этих обыденных шутках и был весь Густав — в затёртом джинсовом рюкзаке он носил баснословно дорогой ноутбук последней модели, крышка которого была сплошь заклеена дешёвыми и пошлыми переводными картинками с Земли, Марса и прочих планет Солнечной системы. В ответ на возмущение кого-либо из «собратьев по петле» он улыбался и говорил: «Ты что?! Весело же!»

Весело. Сначала им всегда было весело. Остро и пряно. Густав умел взглянуть на банальные вещи под углом неожиданным настолько, что Алию всегда била дрожь. Потом. После. После наслаждения, шока, жутковатой красоты игр с эмоциями, страхом, иногда со смертью.

Закурив, она потеребила узкий чёрный вязаный шарф. Его шарф. Сколько же воспоминаний он навевает? Однажды Густав завязал ей глаза вот этим вот шарфом, поцеловал и мягко попросил бежать вперёд. «Н-но это же магистраль! Сейчас час пик!» — попыталась протестовать она, уже делая первый шаг наперерез проносящимся с бешеной скоростью автомобилям. «Сделаешь это, когда я скажу, — совершенно спокойно ответил он. — Ты ведь веришь мне, солнышко, правда?» Он слегка укусил её за ухо и чуть подтолкнул в спину. Алия вся сжалась, её руки, казалось, выгнулись так, что суставы вот-вот сломаются… Да, она ему верила. Всегда. Готова была на всё. На. Всё. Ради. Него. Сумасшедшего. Любимого.

Когда он крикнул: «Давай!», она просто побежала, пытаясь не обращать внимания ни на что вокруг. Вернее, хотела побежать. Едва Алия сделала пару шагов, он схватил её за руку, развернул, прижал к себе и поцеловал.

Тогда на неё накатила истерика — она визжала, кричала, что он мерзавец, всхлипывала и рыдала, била его кулачками в грудь, а потом плакала, уткнувшись в эту грудь любимого чудовища. Густав смеялся. Ему было весело.

Тогда она ушла от него в первый раз. И вернулась, так и не переступив порога. Весь вечер, пока он пропадал в Сети, она аккуратно собирала вещи, складывала их в два громадных чемодана, прокручивала в голове, как она скажет ему, что уходит. Уходит навсегда.

— Знаешь, я… — Увидев её, он осёкся. Лицо его в мгновение ока превратилось в окаменевшую маску — только губы один раз едва слышно прошептали: — Не надо…

Потом он подошёл к Алие, сел перед ней на корточки, с полминуты молча смотрел в глаза. Встал, отошёл к окну, резко бросил:

— Уходи, если решила.

Она заплакала. Бросила чемоданы на пол, а утром разобрала. Осталась.

— Что, по-твоему, жизнь? — спросил как-то Густав ни с того ни с сего, когда они в очередной раз переезжали с одной планеты на другую. Тогда они уже были вовлечены в эту дьявольскую гонку — бегство от Клана. Клан был клубом по интересам, если можно так выразиться, — подобным образом именовала себя ассоциация самых лучших в галактике наёмных убийц и специалистов по особым поручениям. По словам Густава, он не смог расплатиться с ассасинами за заказ и поэтому вынужден был от Клана скрываться.

— Так что, по-твоему, жизнь? — повторил Густав свой вопрос, нежно погладив чёрную прядь её волос, видя, что в прошлый раз она его просто прослушала.

Алия тогда просто пожала плечами в ответ, прекрасно понимая, что собеседник ему нужен как можно более пассивный.

— С одной стороны, жизнь, солнышко, — всего лишь отсрочка смерти, — он горько усмехнулся. — С другой — пригоршня совершенно сумасшедших на первый взгляд возможностей, фронтир, полигон для воплощения всех твоих мечтаний, желаний и капризов. Что хочешь ты? Начать новую жизнь? Обрести себя? Какая у тебя мечта?

Он взял в ладони её узкое лицо — мягко, но в то же время очень твёрдо, глядя прямо в сердце вселенной внутри неё. Густав молчал. Он ждал ответа.

— Для начала сбежать от Клана, а там видно будет. А ты?

— Я хочу купить домик где-нибудь неподалёку от моря, сидеть вечерами в кресле-качалке с трубкой и ловить последние лучи заходящего солнца… Или нет. Найти антикварную печатную машинку и танцевать буквами на наших сегодняшних приключениях.

— В соавторы возьмёшь?

— А ты будешь хорошей девочкой? Послушной? — Он усмехнулся. Она всегда была такой, какой он хотел её видеть. Послушной, кокетливой, хорошей, плохой, капризной, угрюмой, жизнерадостной, сексуальной, целомудренной — она всегда была отражением его желаний.

Той ночью он опять завязал ей глаза. Попросил рассказывать ему об ощущениях, которые она испытывает. Тогда она стонала, захлёбывалась, шептала, но всё говорила, говорила, потому что знала: остановится она — остановится он, а этого она тогда просто не перенесла бы.

Клан всё-таки нашёл их — спустя два с небольшим года скитаний по необжитым, варварским и заброшенным планетам и прочему захолустью галактики. Её убийцы не тронули. Проснувшись однажды утром, Алия обнаружила, что Густава рядом нет. На подушке лежала записка: «Мы вернём его. Жди».

Они действительно вернули его. Протезы Густав делать отказался, сказав, что культи для него что-то вроде фотоальбома — целый ворох воспоминаний.

— Знаешь, солнышко. — Он никогда не называл её по имени, и за пять лет «солнышко» стало её именем. — Твоё восприятие этого мира, этой жизни — это зеркало. Кривое зеркало способно исказить и превратить в уродство любую красоту.

Став инвалидом, Густав начал пить по-чёрному. Так бывает сплошь и рядом. Никогда не позволял себе отпускать в сторону Алии колкости и тем более никогда не поднимал на неё руку — просто сидел в своём углу и молча спивался, уставившись в одну точку.

— У меня тогда были деньги, — просипел он однажды. — Я вполне мог заплатить им.

— И почему ты этого не сделал?!

— Слышал, что от них никто никогда не уходил. Стало интересно. Рискнул, — Густав засмеялся в изуродованный кулак. — Всегда любил ломать стереотипы, и однажды стереотип сломал меня. Приложил так, что почти расплющил.

— Почти?! — Алия почувствовала, как раздражение последних лет выплёскивается наружу вместе с ядовитыми сгустками слов. Жалости в ней тогда было едва ли больше, чем у гремучей змеи. — Да ты посмотри на себя! Превратился в развалину. В беспозвоночное! Живёшь прошлым, вместо того чтобы придумать, как выбраться из той помойной ямы, в которую превратилась наша жизнь! А я ещё нянчусь с тобой, как с ребёнком. Я любила другого Густава. С характером!

Он выслушал её молча. Подъехал вплотную, долго смотрел в глаза. Она села рядом, заплакала, начала сбивчиво просить прощения, а он гладил её по щекам изломанными искорёженными пальцами, успокаивая. И когда всхлипы прекратились, а слёзы были вытерты, он со всего размаху залепил ей пощёчину. Развернулся и отъехал в свой угол.

Тогда она решила уйти от него во второй раз. Чемоданы собирать не стала — просто выскочила вон, что есть сил хлопнув дверью.

Когда она вышла из подъезда, он уже ждал её снаружи. Раскинув руки, уткнувшись в асфальт. И без того покорёженное тело вовсе превратилось в растоптанную злым ребёнком нелюбимую куклу — брошенную и никому не нужную.

Несчастный случай. Алия вздохнула и поднялась, чтобы сделать себе кофе.

Прогулка

— Представляем вашему вниманию новые модели Кена и Барби! — с истеричным весельем и фальшивой радостью выкрикивал голос за кадром. — Куклы стали настолько чувствительными, что на их лицах легко можно прочитать любую эмоцию. Теперь, если сломать Кену ногу, он будет кричать, как живой человек, а если отрезать Барби руку, из раны будет хлестать кровь! — В кадре бедолаге Кену ломают-таки ногу, и он начинает дико вопить, а несчастная красавица Барби, лишившись одной из своих пластмассовых конечностей, обливается красной субстанцией, сильно смахивающей на кровь. Лица обеих кукол перекошены от предполагаемо испытываемой ими боли. Голос восторженного идиота за кадром продолжает монолог: — Посмотрите, она совсем как настоящая!

— Дорогая, смотреть такое в твоём возрасте вредно, — укоризненно заметила вошедшая в детскую Ангелина. Никто в семье Танака не называл её служанкой — просто Ангелина Самойлович очень часто выполняла различные поручения господина Джиннаро и госпожи Лилианы. — Совсем спятили со своей рекламой, — проворчала она, выключая трехмерник.

Выглядела женщина лет на тридцать пять, хотя на самом деле была гораздо старше — об этом говорил хотя бы тот факт, что она работала телохранителем отца господина Джиннаро, а прежний владелец «Мацусита Электрик» уже двадцать семь лет как покинул бренный мир. При этом никто не мог установить даже приблизительно, какой у Ангелины Самойлович показатель искусственных имплантатов, а интересоваться пересаженными натуральными органами вообще считалось дурным тоном.

Её подопечная, лишившись удовольствия, сейчас старательно надувала губки, изображая тяжёлую обиду. Впрочем, все негативные эмоции испарились, едва вошедшая женщина сообщила, что девочку ждут родители. Мартина неуклюже побежала по коридору в сторону спальни родителей, и кружевное платьице болталось на хрупкой фигурке, словно бесполезные крылышки феечки. Время, проведённое в обществе родителей, для девочки было настоящей драгоценностью, поскольку её отец, будучи одним из совладельцев самой влиятельной корпорации в мире, почти лишил себя радостей общения с семьёй, а мать была занята постоянной организацией всевозможных вечеринок, коктейлей и банкетов.