Том 3. Судебные речи - Анатолий Кони

Переходя к нарушениям на суде, я полагаю, что вопрос свидетелей о том, способна ли была Черемнова, по своим взглядам и образу жизни, торговать собою — не представляется неправильным в таком деле, где, по существу обвинения, вопрос ставился о том, кому верить — обвиняемому или потерпевшей, что разноречие в показаниях свидетельницы Черемновой на следствии и на суде не может считаться кассационным поводом, ибо присяжные слышали и видели Черемнову и могли, следовательно, отвергнуть все, что записано в ее первом показании; что нарушение 471 статьи Устава уголовного судопроизводства непрочтением свидетельнице ее показания на предварительном следствии не является кассационным нарушением, ибо свидетельница не была допрошена на судебном следствии; что прочитанное показание Оленина не может считаться измышленным или продиктованным следователем, ибо оно собственноручно подписано директором Строгановского училища живописи и ваяния, бывшим 15 лет председателем мирового съезда и не могущим, поэтому, быть слепым и полуграмотным орудием в руках следователя; что чтение протокола осмотра Эрмитажа с заключающимися в нем показаниями Цемирова и Внукова, допрошенного в суде, не составляет нарушения, ввиду решения уголовного кассационного департамента 1867 года № 178, и 1869 года № 849, и того, что объяснения их относились не к предмету дела, а к особенностям места осмотра, и что, наконец, произвольное удостоверение следователя о том, что признанная судебно-медицинским осмотром борьба самоубийцы Огонь-Догановского со своею жертвою — задушенною им проституткою — сопровождалась несомненно криком, всегда могло быть отвергнуто председателем в случае просьбы защиты с разъяснением, что это место протокола, как видно из подлинных производств, составляет собственный вывод следователя, не имеющий значения какого-либо доказательства.

Обращаясь, наконец, к оскорбительным для Назарова выражениям, помещенным в прочитанных показаниях, я признаю, что требования 453, 408 и 409 статей о записывании показаний свидетелей их собственными словами вовсе не вынуждают следователя вносить в протокол приводимые ими бранные выражения, кроме случаев, когда эти выражения относятся к составу исследуемого преступления. Во всяком случае, на суде такие выражения не должны быть повторяемы. Имея право, даже обязанность остановить всякого свидетеля, оскорбительно относящегося к личности подсудимого, председатель тем самым управомочен исключить такие же выражения и из читаемого показания или предложить суду сделать это особым постановлением, тем более, что, ввиду решений № 1320, 1871 года, по делу Гофмана и № 137, 1869 года, суду предоставлено право допускать прочтение показаний свидетелей и сообвиняемых, умерших до предания их суду, в отдельных частях, т. е., следовательно, с определением того, что не подлежит прочтению. Но так как употребление каким-либо свидетелем на суде грубых выражений по отношению к обвиняемому, не остановленное своевременно председателем, является лишь поводом к возбуждению вопроса об ответственности председателя, но никогда не было признаваемо за повод к отмене решения, то и прочтение показаний с такими выражениями не может влечь за собою кассацию приговора. Правительствующий Сенат отменял приговоры присяжных вследствие оскорбительных выходок и извращающих смысл закона толкований, допускаемых сторонами, но не свидетелями, и притом выходок, оставшихся неисправленными со стороны председателя, но и это делалось только в крайних случаях и лишь при несомненности воздействия таких выходок и толкований на присяжных. Поэтому допущенное в данном случае нарушение не может служить поводом к отмене приговора.

Заключая выводом об оставлении кассационной жалобы Назарова без последствий, я считаю необходимым обратиться к указаниям кассатора на оскорбительные о Назарове выражения, помещенные в постановлении судебного следователя Сахарова о его привлечении. По праву надзора, в силу первого пункта 249 статьи Учреждения судебных установлений, Правительствующий Сенат не может оставить без последствий тех грубых и поносительных выражений, которые позволил себе употребить следователь Сахаров по отношению к обвиняемому. Подобный образ действий следователя, несмотря на вложенный им в дело большой личный труд, подрывает в обвиняемом доверие к его беспристрастию и вынуждает его прибегать в свою защиту к средствам недостойным. Следователь — судья, и личное раздражение против обвиняемого не должно иметь места в его деятельности; оно только роняет его звание, нисколько не содействуя целям правосудия и даже идя вразрез с ними. Правительствующий Сенат в решении общего собрания по делу Чистякова 1869 года, № 23, признал, что употребление должностным лицом выражений, хотя бы не содержащих прямого оскорбления, но нарушающих правила пристойности в бумаге, подлежащей рассмотрению присутствия, составляет деяние, предусмотренное вторым пунктом 347 статьи Уложения. В настоящем случае постановление следователя заключает в себе не только непристойные, но прямо оскорбительные выражения, помещенные в бумаге, подлежащей рассмотрению присутствия суда и судебной палаты. Поэтому действия судебного следователя Сахарова, как предусмотренные 347 статьей Уложения и могущие влечь за собою, на основании третьего пункта 362 статьи Учреждения судебных установлений и второго пункта 1080 статьи Устава уголовного судопроизводства, предание его суду, подлежат передаче на уважение соединенного присутствия первого и обоих кассационных департаментов Правительствующего Сената.

ПО ДЕЛУ ОЛЬГИ ПАЛЕМ, ОБВИНЯЕМОЙ В УБИЙСТВЕ СТУДЕНТА ДОВНАРА *

Решение присяжных заседателей по делу, подлежащему рассмотрению Правительствующего Сената, вызвало крайние и противоречивые мнения, страстная поспешность которых, во всяком случае, превосходит их основательность и обдуманность. С одной стороны, это решение выставляется образцом правосудного урока из области личной нравственности, направленного на защиту тягостного положения покинутой женщины, с другой стороны, в нем усматривается яркое доказательство непригодности суда присяжных, не дающего своими оправдательными приговорами удовлетворения чувству справедливости и безопасности. Но не в таких односторонних мнениях и не в неуместных рукоплесканиях, встретивших провозглашение этого решения, содержится истинная оценка его правильности. Она должна исходить из вопроса о том, состоялся ли приговор присяжных в таких условиях, которые, по закону, дают ему силу судебного решения. Если эти условия не соблюдены, если присяжным не была дана возможность свободно выразить все оттенки своего внутреннего убеждения по делу, или они не были ознакомлены с полнотою своих прав по ответу на вопросы о виновности, или если они были призваны высказаться в области, им не подлежащей, или же, наконец, обсуждали дело, сущность которого затемнена усиленным нагромождением излишних и чуждых рассматриваемому преступлению подробностей, то о значении их приговора и о степени его правильности говорить преждевременно, ибо при такой обстановке — есть ответ присяжных, но приговора — нет.

Обращаясь к делу об убийстве Ольгою Палем студента Довиара, надлежит признать, что такие условия соблюдены не были и что состоявшийся о ней приговор не может иметь силы судебного решения. На суде, правильно устроенном, каждое обвинение в убийстве подлежит обсуждению не только с точки зрения совершившегося преступного события, но и по тому, что хотел совершить виновный в этом событии, как и когда возникла в нем и окрепла преступная воля и была ли она проявлением свободного самоопределения, а не результатом болезненно-помраченного сознания. Поэтому, призывая присяжных для ответа на вопрос о виновности, закон заботится о том, чтобы, в случае возникновения при рассмотрении и разрешении дела одного или некоторых из этих коренных вопросов, им была предоставлена возможность подвергнуть их своему обсуждению. Этой возможности присяжным заседателям в деле Палем предоставлено не было и им не было указано на полноту их прав в этом отношении.

Подсудимая была предана суду по обвинению в убийстве студента Довнара по заранее обдуманному намерению, для чего она пригласила его на свидание, т. е. по обвинению в предумышленном убийстве, по признакам 1454 статьи Уложения. Суд постановил дополнительный вопрос об убийстве в запальчивости и раздражении, предусмотренном второй частью 1455 статьи Уложения. Оба вопроса, различаясь видом умысла, сходны, однако, в одном — в цели лишить жизни жертву преступления. Но подсудимая, как видно из протокола суда, заключения его на замечания сторон и из обвинительного акта, виновною себя в производстве выстрела в Довнара, с целью лишить его жизни, не признавала, а заявляла, что стреляла по направлению к Довнару с целью его напугать и что, таким образом, смерть его произошла случайно. Поэтому и на основании 801 и 812 статей Устава уголовного судопроизводства присяжным должно было быть разъяснено, что они имеют право дать на каждый из поставленных вопросов ограничительный ответ именно по отношению к умыслу Палем лишить Довнара жизни. Этим им давалась бы возможность, в случае признания ими объяснений подсудимой справедливыми вполне или отчасти, признать ее виновною в нанесении, без умысла на убийство, смертельного повреждения Довнару. Без указания же на право дать такой ограничительный ответ присяжные были замкнуты в пределах вопросов, центром тяжести которых была цель лишить жизни, и если они почему-либо отрицали эту цель, то были поставлены в безвыходное положение — или признать Палем виновною свыше содеянного, или оправдать ее, не имея возможности осудить за то, в чем она, по убеждению их, виновна. Между тем, объяснение подсудимой своей вины, проверяемое личным впечатлением присяжных и развертывающеюся перед ними картиною обстоятельств дела, имеет на суде по внутреннему убеждению, не стесняемому формальными доказательствами, весьма важное значение. Недаром Судебные уставы, в противоположность отжившим судебным порядкам, поставили одним из главных условий уголовного разбирательства право, а по всем серьезным делам даже обязанность подсудимого присутствовать на суде, недаром и не бесплодно ему присвоено всегда и во всем, касающемся предъявленного к нему обвинения, последнее слово. Ввиду этого и кассационная практика всегда придавала особое значение разъяснению присяжным права их давать ограничительные ответы, и из решений 1876 года № 48 и в особенности 1880 года №41 по делу Игумновой вытекает, что умолчание об этом праве только тогда не составляет нарушения, когда по содержанию вопроса не существует возможности ограничительного ответа. Но преступлений, где такой возможности нет, не много, и убийство ни в каком случае к ним не принадлежит. Поэтому мы имеем здесь дело с нарушением и притом ввиду особой важности в процессе постановки вопросов и разъяснения способов ответа на них — с нарушением существенным.