Том 3. Судебные речи - Анатолий Кони

Отрицая безусловно допрос свидетелей о поведении при следствии и ограничиваясь одним дознанием чрез окольных людей, необходимо отрицать и вызов свидетелей со стороны подсудимого на суд, когда они могут показать о нем, а не о деле. Но это значило бы в массе случаев лишать обвиняемого возможности призвать в свидетельство свою прошлую хорошую жизнь и ценою ее испытаний, светлых сторон и добрых поступков приобрести то право на снисхождение, о котором говорилось при начертании 454 статьи Устава уголовного судопроизводства. Поэтому вызов и допрос свидетелей об образе жизни и занятиях обвиняемого, и при следствии и на суде, не представляет собою никакого нарушения. Свидетельствуя о ближайшем прошлом подсудимого, такого рода свидетели, по самой своей роли, не будучи по отношению к нему совершенно случайными людьми, подобно большинству свидетелей факта преступления, могут не быть вполне свободны от пристрастия, могут показывать односторонне, но их показания подлежат проверке на перекрестном допросе, оценке в речах сторон, разъяснению в председательском заключительном слове. Эти показания даются, наконец, под присягой, в торжественной обстановке суда. Почти все эти гарантии отсутствуют при дознании чрез окольных людей, которые не предстоят на суде лично. С этой точки зрения показания таких свидетелей представляют лучшие ручательства правдивости. Необходимо только, чтобы свидетельские показания такого рода действительно относились к делу, т. е. чтобы ими разъяснялись такие стороны жизни обвиняемого, в коих выразились именно те его свойства, которыми вызваны движущие побуждения его судимого деяния или, наоборот, с которыми это деяние стоит в прямом противоречии. Поэтому нельзя отрицать, что там, где, как в данном деле, речь идет о насильственном поругании целомудрия девушки в обстановке, не допускающей посторонних свидетелей, и где оно усложнено еще последующим ее самоубийством, допрос свидетелей о той роли, которую играли в жизни обвиняемою чувственные стремления, и о том, как выражал он в жизни своей взгляд на характер отношений своих к женщинам вообще, не может быть признан совершенно не относящимся к делу. Несомненно, что необходима связь между внутренними свойствами преступления и сведениями о личности. Там, где ее никогда не может быть, сведения эти совершенно излишни. Расточительность обвиняемого, весьма важная, например, в делах о банковых хищениях, не имеет никакого значения при богохулении, а вспыльчивость, имеющая серьезный смысл при обсуждении убийства в раздражении, совершенно утрачивает его при обвинении в государственной измене. По-видимому, судебный следователь переступил в вызове свидетелей для характеристики Назарова за пределы необходимости и занес в свои протоколы обстоятельства, не имевшие отношения к движущим мотивам преступления, в котором обвинялся Назаров. Можно сожалеть, если такие свидетели были внесены судебною палатой в свое определение о предании суду как подлежащие вызову к судебному следствию, но Правительствующий Сенат лишен возможности судить о том, насколько показания их относились к делу или наоборот. Это не входит в его задачу. Это лежит на обязанности обвинительной камеры. Состоя, по словам составителей Уставов, из «опытных юристов», обвинительная камера судебной палаты, рассматривая сырой материал предварительного следствия и выводя из него окончательный вывод в виде утверждения обвинительного акта или составления определения о предании суду, должна устранять все, не идущее к делу и могущее лишь служить к напрасному опозорению личности обвиняемого, безо всякой пользы правосудию. Судебная палата должна стоять на страже частной жизни обвиняемого, ограждая ее от бесцельных вторжений болезненного любопытства, чуждого истинному стремлению разыскать истину. Но если судебная палата признает, по обстоятельствам дела, необходимым вызвать на суд присяжных лиц, допрошенных уже на предварительном следствии, то это ее признание есть окончательное и никакой проверке в кассационном порядке не подлежит. Правительствующий Сенат неоднократно признавал полную невозможность входить в оценку правильности определений палаты в этом отношении. Он допускал лишь отмену предания суду при нарушении, при рассмотрении дела, в самой палате установленных для того форм и обрядов судопроизводства, при нарушении пределов ведомства, при формальной преждевременности этого предания и, наконец, при отсутствии в деянии преданного суду признаков преступления. «Вопросы о том, достаточно ли исследовано дело, — говорится в решении по делу Рыбаковской, 1868 год, № 829, — и если достаточно, то не наполнено ли оно излишними подробностями, могут подлежать суждению только судебной палаты, определяющей результаты предварительного следствия (ст. 534), и окружного суда, поверяющего это следствие на суде; но кассационный департамент Сената, не рассматривающий дела в существе (Учреждение судебных установлений, ст. 5), не может входить ни в какое суждение по этому предмету».

Таким образом, соблюдая постановленные законом и необходимые для устранения смешения судебных функций пределы кассационного разбирательства, надлежит признать, что правильность помещения в определении Московской судебной палаты ссылки на свидетелей, указываемых кассатором, не подлежит проверке Правительствующего Сената. Не может, затем, быть признан нарушением и допрос свидетелей этих на суде. Если бы даже он и представлял собою нарушение, то, для признания его существенным, следовало бы признать, согласно тому, что уже указано выше, что оно непоправимо и имело притом положи-дельное влияние на решение присяжных, Но в чем может состоять непоправимость нарушения? Очевидно, в том, что устранена возможность проверки того, что составляет предмет нарушения. Таким образом, все нарушения при осмотрах, обысках, освидетельствованиях и при составлении актов о них — суть нарушения непоправимые, ибо повторение этих следственных действий по большей части уже не представляется возможным. Сюда относятся вообще упущения, коих, по условиям места и времени, нельзя уже исправить, по крайней мере, нельзя исправить в данном заседании. Сюда относится, например, отсутствие вещественных доказательств, приобщением коих следователь своевременно не озаботился, и т. д. Наоборот, поправимо все, что производится путем допроса; устранимо все, что может быть противополагаемо фактам и фактически опровергаемо. Если только подсудимый имел возможность взвешивать, проверять, опровергать и разбирать представляемые против него доказательства и получил возможность выставлять против них свои, его права не нарушены столь существенно, чтобы можно было говорить об отмене приговора. Суд вообще, а суд присяжных в особенности — не мертвый механизм, а живой организм. Его самодеятельность должна быть направлена на оценку всего, что пред ним происходит — и не излишние показания против подсудимого пред ним опасны, а показания, против которых не предоставлено подсудимому возможности защищаться.

Этот взгляд проведен с полною определенностью в решении 1874 года, № 360, в котором Сенат признал, что допущение допроса свидетелей об обстоятельствах, не имеющих никакого отношения к делу и даже явно клонящихся к бездоказательному опорочению подсудимого, не подлежит проверке в кассационном порядке, если только у подсудимого не была отнята возможность возражать и, следовательно, опровергать все, что он считал для себя невыгодным и бездоказательным. Был ли лишен Назаров возможности бороться против показаний свидетелей о личности? Нет. Во-первых, он знал об этих свидетелях и о сущности их показаний за полтора года до судебного заседания; во-вторых, он имел двух защитников, из которых один, принесший настоящую жалобу, стоял, как видно из протокола, бодро и зорко на защите прав своего клиента, и, в-третьих, Назаров выставил ряд свидетелей в свою защиту и разъяснение дела. Прошением от 4 февраля 1886 г. он просил суд о вызове 44 свидетелей и экспертов, из которых 29 вызывались в опровержение неприятных отзывов о его образе жизни; затем, защитник его Швенцеров просил еще о вызове двух свидетелей и одного эксперта. Определением от 20 февраля 1886 г. окружной суд уважил это ходатайство всецело, за исключением вызова двух свидетелей, показания коих заменялись актом осмотра, и поверенного гражданского истца Плевако, на которого обвиняемый ссылался как на свидетеля о месте и времени предполагаемого преступления, тогда как было несомненно доказано, что Плевако в это время был за пределами России. Затем, имело ли то нарушение, на которое указывает кассатор, положительное влияние на приговор присяжных? Протоколом удостоверено, что при допросе каждого свидетеля председателем были выполняемы статьи 716—718 Устава уголовного судопроизводства, т. е. сделаны также и напоминания об ответственности за ложные показания. На заключительное слово не было сделано никаких возражений или замечаний, и, следовательно, утверждение протокола, что оно было изложено с соблюдением требований 801—812 статей Устава уголовного судопроизводства, должно быть понимаемо в том смысле, что значение показаний об образе жизни Назарова и их отношение к предмету обвинения были разъяснены председателем. Вопрос присяжного о том, раскаивается ли Назаров в карточной игре, не может служить Доказательством обнаружения мнения о вине подсудимого в преступлении изнасилования. С гораздо большим основанием он может быть рассматриваем как желание знать, признает ли обвиняемый приписываемый ему факт.