Прекрасные господа из Буа-Доре - Жорж Санд

В ту пору своей жизни господин д'Альвимар был еще очень молод и так беден, что не надеялся собрать денег даже на дорогу в Париж, где рассчитывал найти покровителей. Он был честолюбив, а это, признаю, сударь, великий грех и худшее из искушений сатаны.

Санчо поддерживал и разжигал в сыне это проклятое честолюбие. Ему пришлось натолкнуться на некоторое сопротивление Альвимара, но он победил, представив это убийство, как верный и единственный случай, какого больше не будет, для того, чтобы обеспечить свое существование и избежать унижений, обращаясь к чужой жалости.

Санчо присутствовал во время этой исповеди господина д'Альвимара, склонив голову и не пытаясь оправдаться. Напротив, когда я заколебался, не зная, отпускать ли грехи за проступок, который, на мой взгляд, еще недостаточно искуплен, Санчо, не задумываясь, взял всю вину на себя, И я вынужден признать, что было какое-то величие в страстном стремлении этой свирепой души спасти душу своего сына.

И тогда я решил, что передо мной — два христианина, оба виновны, но раскаялись; однако Санчо сразу после того, как его сын отдал Богу душу, вызвал во мне страх и отвращение.

Ужасная была сцена, сударь, и я ее до конца жизни не забуду!

Мы находились в нижнем зале этого полуразрушенного замка, где был всего лишь один камин, и, хотя помещение было довольно просторным, мы теснились у огня, где можно было хоть как-то защититься от холода, которым так и дышал рухнувший, свод.

У господина д'Альвимара вместо постели была лишь солома, а одеялом ему служил плащ Санчо и его собственный плащ. Агония, растянувшаяся на два месяца, так измучила его, что он походил на призрака.

Однако для того чтобы получить последнее напутствие церкви, Санчо одел сына в лучшие одежды, и скорбело сердце мое и глаза мои при виде этого благородного, смирившегося дворянина среди бесчестной толпы цыган-язычников.

Этих неверующих раздражало то, что они присутствуют на христианской церемонии. Они кричали, ругались и орали, насмехаясь, чтобы не слышать молитв святой церкви, которые внушают им отвращение. Так, оказывается, было постоянно в то время, когда господин д'Альвимар находился в замке.

Каждую ночь Санчо, пользуясь тем, что цыгане заснули, пытался шепотом прочитать сыну те молитвы, которые он просил, но стоило кому-нибудь из цыган заметить это, как все: женщины, мужчины, дети — устраивали дикий шум, заглушающий голос Санчо и не дающий святым словам нашей веры проникнуть в уши.

Вот так, среди этой ужасной вакханалии, где Санчо силой своего авторитета (основанного на том, что у него были припрятаны кое-какие деньги, которыми он время от времени с ними делился) иногда удавалось на минуту установить тишину, в один из таких моментов я соборовал несчастного молодого человека.

Он умер, примиренный, надеюсь, с Господом, ибо он очень сожалел о своем преступлении и попросил меня открыть, истину принцу, если тот, введенный в заблуждение, подобно мне самому, неверными сведениями об обстоятельствах и причинах вашей дуэли, будет преследовать вас по этому поводу.

— И вы решились это сделать, отец? — спросил Буа-Доре, вглядываясь в изменившееся лицо господина Пулена.

— Да, сударь, — ответил священник, — при условии, что вы искренне и резко измените ваши намерения.

— И теперь во имя высшей истины вы торгуетесь, требуя от меня засвидетельствовать правду?

— Нет, сударь, ибо то, что произошло после смерти д'Альвимара, отняло у меня всякую надежду побудить вас последовать примеру ваших врагов и раскаяться. Санчо склонился над бледным лицом сына и замер без слов и без слез. Потом он встал, произнес вслух страшную клятву, пообещав отомстить всеми способами, и позвал находившегося здесь грязного дерзкого гугенота.

— Капитана Макабра?

— Да, сударь, он носил это зловещее имя.

«Я позвал вас, — сказал ему Санчо, — чтобы дать вам возможность завладеть сокровищами Буа-Доре. Я присоединюсь к вам и обеспечу поддержку разведчиков и добровольных шпионов, которых вы здесь видите. Я обещаю вам через Беллинду хорошенькое дельце. И присутствующий здесь священник, который ненавидит Буа-Доре и в хороших отношениях с принцем, гарантирует вам безнаказанность». И вот тогда, сударь, я возразил.

— Конечно, — улыбнулся Буа-Доре, — вы прекрасно знаете, что господин принц хотел один завладеть сокровищами, а он не тот человек, который позволит сокровищам уплыть в руки таких «хранителей».

Господин Пулен молча выслушал упрек и опустил голову с выражением искреннего или наигранного раскаяния.

Маркиз попросил его продолжать рассказ, и священник поведал, как капитан Макабр предложил проломить ему без всяких церемоний голову, чтобы лишить его возможности все рассказать, и как цыгане бросились на него, чтобы содрать с него одежду.

— Эта драка, — добавил господин Пулен, — спасла мне жизнь, потому что Санчо успел передумать. Он сам связал меня и заточил в каморке, как вы знаете. Так жизнь моя оказалась спасена! Но такое спасение показалось мне страшней быстрой и жестокой смерти. Злодей, не оставив мне ни надежды, ни помощи, покинул вместе со своими цыганами Брильбо и помчался атаковать ваш замок.

— Скажите, пожалуйста, — спросил маркиз, — как поступили с телом д'Альвимара?

— Я понимаю, — ответил священник с неуверенной улыбкой, в которой, несмотря на его самообладание, еще сквозила неприязнь, — я понимаю, что вы заинтересованы найти тело, если состоится суд. Но, сами подумайте, подобная улика может обернуться и против вас. Если кому-то захочется солгать, он вполне может утверждать, что вы погребли свою жертву с помощью вашего друга господина Робена. Вашу будущую безопасность, господин маркиз, может обеспечить только моя лояльность, и я предлагаю вам мою поддержку.

— На каких условиях, господин Пулен?

— Условия? О них не может быть и речи, брат мой! С сегодняшнего дня я удаляюсь от мира. Обращаюсь к вашей доброте и молю об аббатстве Варенн.

— Ах вот как? — сказал Буа-Доре. — Об аббатстве? Вы имеете в виду ту самую келью, о которой только что молили меня?

— Неужели вы позволите погибнуть столь почитаемому аббатству и поставите каких-нибудь мужланов управлять общиной, которая должна подавать миру благой пример?

— Ну что же, я понял! Посмотрим, отец, как вы поведете себя по отношению ко мне, и если я сочту себя удовлетворенным, вы будете более чем удовлетворены. Однако вы мне все еще не сказали, где же похоронен убийца моего брата?

— Простите, сударь, — ответил священник (он был достаточно умен, чтобы не показывать, что торгуется, впрочем, он был готов устраниться от страстей и невзгод этого мира при условии, что сам от этого не очень пострадает), — расскажу вам, что я видел. Санчо поспешил убрать тело, опасаясь каких-нибудь выходок со стороны цыган. Он поднял, плиту в середине того зала, где мы находились, и там скорее всего он и похоронил сына. Что касается меня, я больше ничего, не видел. Меня утащили в мою ужасную темницу, где я промучился восемнадцать часов, то питая надежду, то впадая в отчаяние.