Переписка - Варлам Шаламов

Цитирование Бердяева выглядит чуть-чуть инородным телом в рукописи, не правда ли?

Рукопись эта — психологический документ первого сорта, та внутренняя свобода, с которой Надежда Яковлевна прожила свою большую жизнь, то чувство правоты, которое пронизывает каждую главу, очень впечатляет.

Правильно, что поэты не могут быть равнодушными к добру и злу (природа тоже, открою вам по секрету).

Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы.Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.[283]

Мандельштам и Данте — очень хорошая глава. Разумеется, все сказанное, написанное не исчерпывает и тысячной доли достоинств рукописи. Я для себя, взрослый уже человек, и думаю об этом много, нашел много важного, нового, убедительного или с неожиданной силой подтверждающего наблюдения, которые до этого находились в тени и сейчас силой таланта Надежды Яковлевны и силой таланта Осипа Эмильевича озарены внезапным ярким светом. Поздравьте от меня, Наталья Ивановна, Надежду Яковлевну. Ею создан документ, достойный русского интеллигента, своей внутренней честностью превосходящий все, что я знаю на русском языке. Польза его огромна. Если отдельные замечания, отдельные выводы и оспаривают многие, то этих замечаний очень мало, и во всех случаях мысль, высказанная автором, честна, не предвзята и вполне самостоятельна.

Самостоятельный характер, его глубину и высоту я видел и при первой встрече, конечно. Но ожидания мои были превзойдены широтой, тонкостью, глубиной всех этих удивительных страниц. Надежда Яковлевна ставит многих людей, встреченных ею в жизни, на свое место, истинное место, а прежде всего на свое истинное место Надежда Яковлевна ставит самою себя. Позвольте мне вас поблагодарить, Наталья Ивановна, за вашу всегдашнюю заботу обо мне и этот новый подарок.

Ваш В. Шаламов.

Н.И. Столярова — В. Т. Шаламову

Дорогой Варлам Тихонович, в субботу 1 мая в 7 часов вечера у меня будет Евгения Семеновна Гинзбург, которая очень хочет с Вами познакомиться.

Если Вы не уезжаете на праздники — буду рада Вас в этот день видеть. Пожалуйста, подтвердите по телефону. Если Ольга Сергеевна не на даче, я, конечно, буду рада и ей.

Всего Вам доброго

Н. Столярова.

В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой

Москва, 5 июня 1965 г.

Дорогая Наталья Ивановна.

Я получил Вашу открытку. Отвечает ли Женева Вашей формуле города, как сочетание камня и воды? Как участвует озеро в составлении условий Женевской задачи? Смотрели ли Вы на Женеву сверху, как на Москву с кровли дома Нидерзее в Гнездниковском? Женева, Вы пишете «уютная, удобная». Это лучшая похвала городу, городу для людей.

Когда-то Вы говорили, что в юности Париж уличный, а не музейный, больше Вам сказал о духе жизни, города, чем выставки, музеи и старинная архитектура. Мне кажется, делить, различать, притивоставлять одно другому тут не надо — архитектура и люди, прошлое и настоящее города должны оцениваться, пониматься в единстве. Если же речь пойдет о различиях, то есть ведь различия очень тонкие: уводящие слишком далеко в сторону: женщины на скамейках футбольного стадиона другие, чем женщины ипподрома. Совсем разные. Наблюдение это верно и в отношении мужчин. Немалая роль отведена общению, встречам с людьми города и истории — нельзя, например, забыть — что Ленинград — это город двух веков русской культуры, наша юность, наша литература, значит, правила поведения, наш нравственный кодекс. А Женева — это город, где четыреста лет назад столь твердой рукой Кальвин правил половиной христианского мира. Но не Кальвин — мой герой в Женеве, а тот испанский врач, который взошел на костер по обвинению в еретичестве и до последней минуты жизни не верил, что его могут уничтожить, умертвить, убить, сжечь — такие же реформисты, как он сам, с которыми он, Сервет,[284] вел теологические споры, против которых писал остроумные памфлеты и обличительные стихи. Ученый, который открыл кровообращение. Костер, на котором сгорел Сервет, был вовсе не символическим костром. Огонь — жег, а дым — душил до смерти. Вот кто для меня герой в Женеве.

Жду Ваших писем, приветствую Вас через сотни разъединяющих верст.

В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой

18 июля 1965 г.

Сегодня утром подумал о двух Ваших качествах необыкновенных. Первое: все, кто Вас знает, слышит Ваше имя, улыбается необыкновенно теплой, а главное, одинаковой улыбкой из самых глубин сердца. Все как будто вспоминают самое лучшее, что им встречалось в жизни. Да так, наверное, и есть. Улыбка одна и та же — у художника, у ученого, у студента.

Я хотел не научиться скрывать такую улыбку — мне слишком много лет да и дается это от природы, от жизни — не научиться, а понять, какие человеческие качества нужны для этого. Думаю, вспоминаю Вас — не нахожу ответа или ответов много, а самое главное чувствую, как губы мои раздвигаются и прищурятся глаза той же самой доброй улыбкой внутренней памяти, о которой я думаю сейчас! Это — необыкновенное качество человека, редчайшее.

Второе удивительное свойство Ваше — приручать животных, постижение души животных, умение говорить на их языке. Животный мир мы мало понимаем, он, наверное, глубже и шире, чем нам кажется. Но среди людей встречаются люди, наделенные особым даром общения с животными, а этот дар животные различают очень хорошо.

Не человек, а животное находит свое в человеке, испытывает симпатию. Помню удивительный, поэтический Ваш рассказ о лошадях и заметная страстная боль при виде лошадей ипподрома. Собаку, которую Вы оставляли и которая, если жива, шлет Вам благословение по сей день.

Кошка моя Муха почувствовала тоже эти Ваши качества отлично и была очень довольна, что познакомилась с Вами.

Надежда Яковлевна рассказала мне о том, как гуси в Тарусе завели с Вами недавно на бульварной скамье шумный и важный какой-то разговор. И с какой болью Вы говорили, что на квартире, где нельзя завести даже собаки. Вы эти качества знаете в себе. В крестьянстве бывает «легкая» рука на пчел. В средней Азии есть и женщины воды — понимают природу живую, чувствуют общее с ней. Мне кажется, что лес тоже понятен Вам, ощутим.

Подумал я сегодня и о третьем. Когда я вернулся в Москву, я пошел в Кремль, там я никогда не был — с 1925 года Кремль закрыли — и хотя я небольшой любитель музеев — счел своим долгом пойти и ходил с чувством — от имени всех мертвецов Колымы, от имени тех немногих, что еще не вернулись в Москву — ходил я и товарищи.