Переписка - Варлам Шаламов

Ваш Домбровский.

1965

Переписка с Жигулиным А.В

А.В. Жигулин[277] — В.Т. Шаламову

10.1.65 г.

Дорогой Варлам Тихонович!

Я давно знаю и люблю Ваши стихи. Примите от меня в знак признательности одну из худеньких моих книжек. Резали ее жестоко и редакторы, и цензура. Пробоины пришлось латать вещами не новыми и далеко не лучшими. Прочитайте, пожалуйста, второй, «северный», цикл. И в нем далеко не полная правда, и в нем попадаются декларации не совсем верные, но прошли и некоторые труднопроходимые вещи: «Кострожбги», «Бурундук» и другие.

Будьте здоровы! Всего Вам самого доброго.

Еще раз спасибо Вам за Ваши великолепные стихи, за книгу «Шелест листьев».

Ваш Анатолий Жигулин

1965

Переписка с Рубанцевым А. А

А.А. Рубанцев[278] — В.Т. Шаламову

23/Ш.65

Добрый день, Варлам Тихонович!

Прежде всего представлюсь: Рубанцев Александр Александрович.

Я несказанно обрадовался, встретив Вас в 3-м номере журнала «Знамя». В справочной узнал адрес и решил написать. Я часто с болью вспоминал о Вас, а память ассоциировала с тем образом, который я унес при нашей последней встрече на Левом берегу. Он в какой-то части совпал с Вашими же словами: «Удерживал слезы на площади стоя…» Мне и Лиле Федоровне очень хотелось бы Вас повидать.

Хотя я и уверен, что это действительно Вы, Варлам Тихонович, но все же прошу это подтвердить. И тогда договоримся, если у Вас, конечно, есть желание.

Мне нужно писать так: Снигири, Моск. обл., ул. Ленина, д. 22, кв. 7.

Можно позвонить: АД-8-98-88, доб. 3-23.

Если у Вас есть телефон — сообщите.

Если Вы отзоветесь — я сообщу и Трауту — он в Жданове и пишет нам часто.

А повидать нам Вас очень хочется!

А. Рубанцев.

В.Т. Шаламов — А.А. Рубанцеву

Москва 25 марта 1965 г.

Дорогой Александр Александрович!

Я бесконечно был обрадован Вашим письмом. Несколько раз спрашивал при встрече с колымчанами — никто не знал ничего. Я пробыл в лагере 17 лет, и за это время встретил очень мало людей — буквально единицы — людей, которые при столкновении с действительностью, с живой жизнью нашли в себе мужество изменить то предвзятое мнение, с которым эти люди приехали на Колыму, — и не только сумели изменить мнение, но и сочли своим нравственным долгом активно действовать в соответствии с новым, более глубоким пониманием вещей. Я никогда не забуду и надеюсь еще много написать о нашем знакомстве с Вами, и о Лиле Федоровне, и о всей этой левобережной, такой своеобразной жизни. Вы и Ваше поведение — как раз тот случай, который укрепляет веру в людей. Желаю Вам и Лиле Федоровне крепкого здоровья, душевного мира и покоя. Как сын Ваш, напишите. Буду рад в любое время видеть Вас и Лилю Федоровну. Только я оглох после Колымы и говорить с Вами будет кто-нибудь другой, а лучше — письмо. Еще раз самый сердечный привет Вам и Лиле Федоровне. Отвечайте скорее.

Ваш В. Шаламов.

1965

Переписка со Столяровой Н.И

В.Т. Шаламов — Н.И. Столяровой[279]

1965 год.

Дорогая Наталья Ивановна![280]

Рукопись эта,[281] как всякое важное, значительное литературное произведение, затрагивает области мысли, ума, жизни самые разные.

Есть общий вывод (связанный и с личным знакомством, впечатлением от личной встречи с Надеждой Яковлевной), который хочется высказать раньше, чем любые суждения о рукописи. Вывод этот вот такой. В историю русской интеллигенции, русской литературы, русской общественной жизни входит новый большой человек. Суть оказалась не в том, что это вдова Мандельштама, свято хранившая, доносившая к нам заветы поэта, его затаенные думы, рассказавшая нам горькую правду о его страшной судьбе. Нет, главное не в этом и даже совсем не в этом, хотя и эти задачи выполнены, конечно. В историю нашей общественности входит не подруга Мандельштама, а строгий судья времени, женщина, совершившая и совершающая нравственный подвиг необычайной трудности. И я думаю, что не в Осипе Эмильевиче черпал автор этой рукописи нравственные силы, а в самой себе — Надежда Яковлевна поддерживала Осипа Мандельштама десятилетиями и героически с той же твердостью прожила 27 лет после смерти поэта, не изменив памяти его. Не изменив себе. Суть даже в том, что не памяти Осипа Мандельштама она бы изменила, а изменила бы самой себе, своей великой душе, закаленной и испытанной.

Большинство людей нуждается в поощрениях, хоть маленьких, повседневных радостях. Большие характеры закаляются невзгодами. Вот такой большой характер и вступает в нашу литературную жизнь как пример подражания, как требование совести, как судья времени.

Вот главный вывод, главная радость.

В литературу русскую рукопись Надежды Яковлевны вступает как оригинальное, свежее произведение. Расположение глав необычайно удачное. Хронологическая канва, переплетенная то с историко-философскими экскурсами, то с бытовыми картинками, то с пронзительными, отчетливыми и верными портретами, — в которых нет ни тени личной обиды. Вся рукопись, вся концепция рукописи выше личных обид и, стало быть, значительней, важнее. Полемические выпады сменяются характеристиками времени, а целый ряд глав по психологии творчества представляет исключительный интерес по своей оригинальности, где пойманы, наблюдены, оценены тончайшие оттенки работы над стихом. Высшее чудо на свете — чудо рождения стихотворения — прослежено здесь удивительным образом. Тем более рельефно все это выглядит, что это изучение поэтической работы стало возможным поневоле — трагическая бесквартирность стоит за каждым наблюдением, и рассказано об этом так, что хватает за душу. Вполне профессиональный разговор ведется так, что слезы подступают к горлу. Поблагодарите автора, Наталья Ивановна, за это главное особо.

Вернемся к рукописи. Что главное здесь, по моему мнению? Это — судьба русской интеллигенции. Надежда Яковлевна не прошла мимо омерзительного выпада Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях». Пошлость была спущена с цепи, чтобы оплевать самое ценное в русском обществе; интеллигенция не умрет, как не умрет жизнь, как не умрет искусство. Искусство, мысль, талант бессмертны. Убить всех нельзя. Трагедия русской интеллигенции показана Надеждой Яковлевной рельефно и точно. Да, так в 20-е годы начинался, примерно, террор, а моральное растление было внесено еще раньше. Лучшие нравственные силы России, ее лучшие люди гибли поколение за поколением. Но как ни убивают, убить всех нельзя.