Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

5. Сигнал

Ревет, сквозь ветер и ночь натужась,сирена полуночная вдали.Йорик не спит: подавляя ужас,представляет плывущие корабли.

«Когда наконец объявятся двоеменя увести в последний приют?»Все это — рассказ про время былое,про то, как забвению долг предают.

Сквозь жизнь чем дальше, тем все бесцельнейлюди брести уныло должны.Что сохранишь ты, хрипя в богадельне?Образ детей? Старушки-жены?

Выключает, вверясь намекам рассудка,молочный, словно в каюте, свет,как ни гремит дождевая побудка,решает считать, что опасности нет.

Он бренди пьет, распечатав кварту,на третьей рюмке приходит покой.Рядом с бумагами желтую картудолго разглаживает рукой.

Имя свое на последней строчкеприписав, оставляет все на виду:«Сделаю сверток; без проволочкипо первому зову отсюда уйду…»

Дни, как дрова отсыревшие, с дымомтлеют, шипят, лениво горя.Солнцем взрываются нестерпимыми отлетают прочь, за моря.

«Заберут ли меня беспощадно, грубо?..»Взгляни, как буря осенняя зла,колючие ветры мантию дубауже разграбили жадно, дотла.

«Должен ли я заниматься вздором,эту страну — с природою всей,со всеми людьми — оградить забороми стеречь ее, будто некий музей,

беречь уходящего каждую каплю:бушменские сторожевые костры,вечно плывущих „Верблюда“, „Цаплю“,термитник, чайку над склоном горы;

эти аквариумные задворки,где ангелы-рыбы ведут хоровод,где моллюск лениво сдвигает створкии лоцман возле акулы плывет…

Мошкара в янтаре!.. Недаром тоскую:еще не закончив эту войну,для войны другой — в глубину морскуюкак возьму этот век и эту страну?

Мне точная цель была неизвестна,но в конце предписанного путико всему привязался я слишком тесно,и стало очень непросто уйти.

Меж растений морских и звезд зодиакак обретенной земле прикован вдвойне,одинокой тропою бреду, — однакознаю: измена сокрыта во мне.

Не остров ли это? — Тяжелым миноромнабегает на берег волна за волной,как я, Господи, шарю испуганным взором,ожидая, что лодка придет за мной!»

Он пьет, заливая огонь перегара.«Снова целую ночь мне глядеть ли во мрак?»Но вдруг возникает в зеркале баражующий резинку, веселый толстяк.

«Здорово, Йорри! — цедит с усмешкой. —Мерзнешь? Ну что ж, пора бы и в путь…»«Где Мануэл? Что, скажи, за спешка?Ты посиди, я плесну по чуть-чуть…»

«Плесни по четыре пальца, молодчик!Голая истина радует глаз.Мяты, пожалуй, добавь листочек.А позже — пойдем… Нет, лучше сейчас».

Дверь — нараспашку… Труба, завывая,звучит над домами, над горной грядой;кажется: рушится персть мировая,залитая бесноватой водой.

Все наполняется тяжкой дрожью,мир уплывает во тьму, будто плот,гудок, уповая на милость Божью,ревет, и ветер тоже ревет.

В лампионах вскипает волной горячейморе огней с дождем пополам,и ковыляют походкой рачьейнадписи движущихся реклам.

Образы мчатся в туман, покинувпривычное место, сорвавшись с орбит;мимо автобусов и магазиновЙорик к исходной точке бежит;

«Миф о душе навязал мне оковы,и, карнавалом плоти дразня,в сумрак лиловый, средневековый,до светлого дня погрузил меня.

Должен ли я Господни галерывкруг скалы провести возможно скорей,должен ли землю во имя верыкрестом уснащать посреди морей?

Его отрицал я, однако сразумне явлен был бурлящий металл;у побережья, предавшись экстазу,Город Золота я искал.

И здесь, в кроваво-земной обстановке,моя душа сведена на нет:крысы-купцы меня по дешевкукупили всего за тридцать монет.

Огнями Святого Эльма повсюдуглаголет Он, указуя дверь,и дорогу к недостижимому чуду, —но я опоздал… И что пользы теперь?

К чему мне серебреники и злато,скот и рыба и все богатства в стране?Все, что роскошно, и все, что свято,уже давно не мое, не по мне.

Которым, еще неведомым кознямбуду вручен на своем веку?Не вишу ли я, скудоумный, позднимИудою на последнем суку?»

На тридцать третьем сойдя километре,он чует: налиты ноги свинцом.Двое подходят, в дожде и ветре:один — с бородкой, со впалым лицом.

— Я с вами не должен! Ибо изменусовершил добровольно… — Кончай игру.Я, заплативший высшую цену,ныне отсюда тебя беру.

Дабор, веселый и круглорожий,шприц достает и вгоняет иглу.Йорик металл ощущает под кожей,все кружится… Все отлетает во мглу…

В небытие отлетают сыроегород и мир и весь окоем.В единую цепь скрепленные, трое,качаясь, так и уходят втроем.

Сирена смолкает. Голос набатаеще остается, но без следанад морем и он отлетает… Куда-то…Потом — лишь туман и вода… Вода…

Примечания

1

Как изменилась ты (лат.).

2

Священная жажда свободы (лат.).

3

Кокил — индийская певчая кукушка.

4

Тофет — капище возле Иерусалима, где детей приносили в жертву Молоху. В переносном смысле — ад.

5

Правильнее «Ом мани падме хум», — допускающая множество толкований буддийская формула (одно из возможных: «Ом драгоценность в лотосе хум»).

6

Камакура — город в Японии, на острове Хонсю. Здесь находится гигантская бронзовая статуя Будды (XIII век).

7

Из цикла «Назидательные картинки».

8

Написана на книжечке её стихов «Пробуждение от любви».

9

Вероятно, Слауэркоф имеет в виду остров Сянген; Коулун (Цзюлунь) — полуостров, лежащий против Сянгана (Гонконга).

10

Подписи к «Шести веерам» Оскара Кокошки.

11

Оскар Кокошка (1886–1980) — австрийский живописец и график, представитель экспрессионизма. Стихотворение представляет собою подписи к серии рисунков этого художника.

12

Из цикла «Восточный город».

13

Из цикла «Восточный город».

14

Св. Бригитта Шведская — средневековая латинская писательница (XIV в.). Ли Бо — классик китайской танской поэзии (VIII в.), оба вошли в литературу как «певцы весны».

15

В Рароне, в Швейцарии, похоронен Рильке.

16

Tabula rasa (лат.) — здесь: чистый лист, «изначально пустое сознание».

17

26 декабря.

18

Стихотворение посвящено памяти Йозефа Вайнхебера (1892–1945), покончившего с собой при вступлении советских войск в Австрию. Его же памяти посвящено стихотворение Альфреда Маргул-Шпербера («Звезда в вине» (см. соотв. стр. в «Вечном слушателе») — таким образом, по меньшей мере два выдающихся немецких поэта, оба — этнические евреи, почтили память Вайнхебера, в последние годы жизни примкнувшего к нацизму.

19

Так именовали в годы Тридцатилетней войны отряды бойцов, шедших на верную смерть. Такой «ватагой» в 1942–1944 г.г. были и мы (прим. автора).