Захват Московии - Михаил Гиголашвили

Через полчаса шумно заглянул полковник:

— Маузи, не желаете освежиться? Сказка, голубой боржом!.. Девушка-богиня!

На это я, очнувшись от дрёмы, ответил, что сегодня уже было, у Алки, и кратко поведал ему о трёх вёдрах дедушки Людвига, выделенных на человека скупым и расчётливым богом. Полковник, придвинув глаза с широкими зрачками и дыша коньяком, опять начал шутки о том, что давно ждёт того времени, когда, наконец, его перестанет беспокоить эта хроническая болезнь — эрекция и когда, наконец, старость раскинет свои спокойные прохладные крыла, чтобы можно было, действительно, успокоиться:

— Впрочем, у некоторых и после смерти стоит — говорят, что отец Лаврентия Берии, Павлэ Берия, умер в возрасте 97 лет во время полового акта и член никак не смогли уложить на место, он торчал, величиной с милицейский жезл, и каких только знахарей и гадалок не приводили — безрезультатно… Так и хоронили, еле крышку гроба удалось заколотить…

— Как?.. Мамин крышкин гробин гвоздик не били? Не хоронили?

— Похоронили. Ну а куда деться? Наверху никого не забудут, все в одну помойку уйдем, даже костей не останется, как от динозавров, — в нас слишком много химии… Знаете, Маузи, давайте выпьем, пока живы, за те часы, когда нам было хорошо! — разлил он.

Выпили. Полковник спрятал пустую бутылку обратно в пакет (куда отправил до этого пустые коробки и консервные банки), сказав:

— Терпеть не могу, когда воняет рыбой, даже если это и белуга… Ничего, приедете в Тбилиси — там вас угостят жареной осетриной с наршарабом…

— Что такое? Нашараш? — Я насторожился сквозь истому.

— Сок граната… Я сам в Грузию ехать не могу, но поручу вас опекать, люди еще остались, хотя этот нынешний президент почти всех моих сотрудников прогнал с работы, я вовремя ушёл… Травы хорошей покурить не желаете? — вдруг кротко и вкрадчиво спросил он. — У меня есть, отличная, у одного таджика изъяли пять кило… Вы же любитель, а?

— Нет, не курю… это мне хватит, — я показал на коньяк, который укачивал в такт с поездом, не пьянил и не тупил, а наполнял душу уверенностью и твёрдой радостью, что всё хорошо, и было бы еще лучше вот так, в поезде, поехать куда-нибудь далеко, хоть на очень Далёкий Восток… У нас таких уютных поездов — с чаем, постелью и массажем — нет, у нас сел — проехал — вышел. Да и откуда будет, когда одно Подмосковье чуть ли не больше всей Германии?..

Полковник, опять наклонившись к своей сумке, зашмыгал носом и откинулся на сиденье, прикрыв глаза:

— Эх, геноссе Маузи, как хорошо будет в Баварии! Будете ко мне в гости приезжать, во дворе сидеть, вино пить.

— Там пиво… и шнапс…

— Пиво — напиток, которым греки поили рабов! Это пойло для низшей расы — арийцам пристало пить только вино! Ничего, я их научу цивилизации… Будут пить вино без шнапса. Выпишу повара, обязательно мегрела из Западной Грузии, вот где родники эти били и лозы дыбом стояли… Мегрелы — лучшие повара… В Восточной Грузии только шашлык, хашламу и лобио хорошо готовят… Он же будет и садовник, и пекарь, и слесарь, и сторож… Хлеб я тоже буду обязательно выпекать свой… Шотиспури…Что? Это такой особый хлеб… Его, по преданию, любил Шота Руставели, слыхали, нет?.. Построю печь, но не для того, чтобы кого-нибудь сжигать, а для хлеба… Знаете, есть анекдот: едет автобус с туристами из Израиля посетить музейный комплекс Дахау…

O, Gott, без Дахау ничего не обходится!

— …вдруг автобус ломается, вокруг никого, водитель не знает, что делать, потом видит — невдалеке крестьянский дом, на пороге стоит бюргер-фермер, трубку курит. Водитель — к нему: «Мы везем евреев в концлагерь, но у нас, к сожалению, с автобусом проблемы. Вы бы не могли нам помочь?» Немец говорит: «Конечно, с удовольствием, но только у меня дома печь маленькая, микроволновка…»… хе-хе… Что-то душновато, может, открыть окно?

Он как-то покраснел, зачесался, рывками открыл окно, после чего мы вышли в коридор, где он продолжал говорить о своих планах развести поросят и ягнят, проложить водовод к серным источникам, о которых читал в Интернете, и создать хор тирольского пения. Не поленился принести из купе наши рюмки:

— Ну, чтобы в этом моём новом доме все ролексы-люрексы и жалюзи-джакузи на месте были!.. Система долби для дебилов! Чистый воздух, яркое солнце, полная чаша!

— Да, в чаще тиши чешут уши ежи и ужи… — понял я и тоже захотел в летнюю баню дедушки Людвига, где так хорошо будет целоваться с Алкой, когда она приедет в Баварию… «Я ей покажу ту скамейку, где ей вставать на коленки… И если дедушка Людвиг тоже захочет отстегивать ей 400 долларов в месяц, я против не буду — пусть… Не противно… Ведь я сам из дедушки, через папу, вышел!»

Было поздно, около трёх часов ночи. Поезд спал. Мы смотрели в открытое окно, полковник что-то говорил о новом доме (надо присмотреть в Мюнхене кресла-качалки, столик для фруктов на колёсиках, чилим[120] на высокой ноге), а меня не отпускала тёмная летняя баня, где однажды я вечером ждал соседку — она вошла, я набросился на неё сзади, стал лапать, а это оказалась мама, искала меня и случайно зашла… И с тех пор мама иногда входит в самый неподходящий момент, отчего всё рушится и падает…

Вдруг краем глаза я заметил, что в конце вагона возник Исидор — без фуражки и без кожаного плаща, в джинсовом костюме. В одной руке у него была незажженная сигарета. Его качало и носило вместе с вагоном, и он, чертыхаясь, цеплялся и бился о стенки, высоко поднимая ноги, чтобы не упасть.

Я замер, обернулся к окну. Может, не заметит?

Но когда Исидор был рядом с нами, его так основательно тряхнуло, что он налетел на полковника и угрожающе заворчал:

— Ты чего, ёб твою… — Но тут увидел меня и по-пьяному широко удивился: — Ты, бакалавра немецкая, откуда?

— Что? Кто? Не знаю! — ответил я, но Исидор обрадованно раскрылся:

— Да это я, Исидор! Не узнаешь, дурачок германский?

А полковник — услышав имя и увидев нашивки на плаще — быстро, точно и нацеленно ударил Исидора двумя пальцами куда-то в стык горла и груди, отчего Исидор, громко икнув, упал на пол, а полковник, выхватив из подмышки пистолет, добавил рукоятью по косичке. Потом, держа одну ногу на Исидоре, а туловищем залезши в купе, сдёрнул на пол свою сумку, выхватил оттуда пластиковый жгут и, повернув икающего Исидора лицом вниз, грубо, с треском заломил его руки на спину и скрепил пластиком.

— Вот так, Исидор, шени деда[121]… Фредя, втащите его в купе, а я сейчас… — Вскочил и, сунув пистолет под мышку, поспешил в купе проводников.

Я попытался втянуть Исидора. Но двери были узки, а он — длинен и широк. Во время этих движений он пришёл в себя, непонимающе смотрел половиной лица:

— Кто это? Что это было?

— Это милиция было…

— А ты что же, от ментов? Провокатор, сука? А?

И он, перевалясь на бок, извернувшись, больно ткнул меня ногой в живот и заерзал, пытаясь подняться, но это ему не удалось — полковник уже спешил назад (проводница побежала в другой вагон). Видя, что какие-то двери купе начали открываться, он громко закричал:

— Милиция! Задержание опасного преступника! Закрыть двери! Опасность номер один! Без приказа двери не открывать!

Двери тотчас захлопнулись, а полковник, перешагивая через Исидора, сказал, утирая лоб:

— Сейчас наряд придёт, заберёт эту сволочь… Ну что, бедный Насрулла не снится тебе? Ничего, он тебе еще отомстит, еще поднасрёт тебе в твоей козлиной жизни! Еще будет сниться долго, лет десять как минимум, уж я позабочусь!..

Исидор с пола затравленно смотрел то на полковника, то на меня, дёргал головой в крови, шептал:

— Ну, курва подсадная, подожди, мы до тебя доберёмся, нигде не спрячешься!

Полковник небрежно ткнул его ногой куда попало:

— Пасть заткни! До этого ты не доживёшь, погань! Будут тебя в лагере шпилить день и ночь в твой женский хвостик! Тухнуть в лагере будешь, гнида паршивая, вшивая! Сидор-пидор кликуха будет! — и вслед выкрикнул водопадом несколько непонятных, но угрожающих фонем, которые, будто большие пузыри, вздувались и с трескучим скрежетом лопались.

Ошарашенный этими звуками и скоростью, с какой действовал полковник, и видя, что кровь дотянулась до глаза Исидора, я машинально вынул из кармана платок и вытер ему лоб, на что полковник усмехнулся, но ничего не сказал, а Исидор буркнул:

— Иуда проклятый! — А я же, не зная, куда деть окровавленный платок, выбросил его в окно, но он, влетев обратно, облепил мне плечо, словно кровавый паук, и я с дрожью стал стаскивать его с себя. Полковник, поправляя пистолет под мышкой, сказал:

— Нет, Сидор-пидор, это не он иуда, а этот, ваш радикал… Мы его взяли, он вас всех и сдал, раскололся, как гнилой орех, всё подробно написал… Наша группа едет вас брать, ты вот первая ласточка, сама прилетела… А Фредя просто домой летит… Хватит, нахлебался тут…