Путевые картины - Генрих Гейне

Эстетическая Италия классиков и романтиков у Гейне сохранилась, но отошла на второй план. Все внимание Гейне сосредоточил на Италии, какой он ее увидел летом и осенью 1828 года. У Гейне преобладает пафос итальянской современности, причем политической, а воспоминания и размышления исторические, наблюдения эстетические и искусствоведческие у него подчинены этой главенствующей политической и гражданской теме. В немецкой литературе предшественниками Гейне были среди писателей «бури и натиска» — Гейнзе с его романом «Ардингелло», где раскрыта не Италия древних римлян, но Италия новых итальянцев с бурными ее характерами, с ее страстями личной и гражданской жизни, и более близкий к Гейне по времени писатель реалистического и демократического направления Зейме, автор книги «Прогулка в Сиракузы в 1802 году».[193] Зейме, писатель политически мыслящий, крайне внимателен к народной жизни Италии, к ее тяготам и нуждам. Любопытно, что книга Зейме упомянута в тексте «Путевых картин». Разумеется, речь может идти лишь о направлении интересов, в известной степени родственном у Гейне с этими писателями. Во всем остальном — в подробностях, в самом замысле, в писательской манере — Гейне с ними расходится.

За пределами немецкой литературы главам Гейне, посвященным Италии, предшествует Италия, какой она изображена в романе г-жи де Сталь «Коринна» (1807). Ближе всего Гейне к Байрону, к Италии, как ее понимал и чувствовал Байрон, к великолепной, но униженной, оскорбленной, страдающей Италии IV песни «Чайльд Гарольда». У г-жи де Сталь только в первых намеках разработана тема политической жизни Италии, у Байрона же эта тема утвердилась на подобающем ей месте.

Гейне застал Италию в состоянии, которое сложилось там после Венского конгресса. Страна вернулась к своей прежней раздробленности, распалась на восемь обособленных государств. Ломбардо-венецианская область отошла к Австрии, влияние Австрии ощутимо сказывалось и в других государствах Италии, герцогства Парма и Лукка прямо зависели от венского правительства, в королевстве обеих Сицилий реставрированная власть испанских Бурбонов держалась с помощью австрийских штыков. Италия страдала и от собственной национальной разорванности и от владычества иноземцев. Вместе с Реставрацией замедлилось изживание в Италии феодально-крепостнических отношений, господство в социальной и политической жизни вернулось к феодальным синьорам и к католическому духовенству. Тайные общества карбонариев, зародившиеся еще во времена господства Наполеона над Италией, боролись за государственное единство страны и против австрийской тирании. Когда Гейне приехал в Италию, там были сильны национально-патриотические настроения. В недавнем прошлом Италия пережила опыт нескольких восстаний: в Неаполе и в Сицилии — в 1820 году, в Пьемонте — в 1821 году. Движение 1820–1821 годов распространилось и на ломбардо-венецианскую область, где возникали карбонарские заговоры. Священный союз подавил итальянскую революцию, послав против восставших австрийские войска. Италия претерпела жесточайший контрреволюционный террор, но тем не менее восставшие показали пример, что можно и должно бороться с Реставрацией, и национальное движение только усилилось после всех карательных мер, на него обрушенных. Гейне во многих абзацах своих итальянских глав прямо говорит о политических делах Италии, в одном — исключенном из текста «Города Лукки» — отрывке он рассказывает о молодом карбонарии в цепях, под стражей у двух жандармов.

Повсюду и всегда Гейне отмечает австрийцев, рассыпанных по городам Италии, всюду и всегда напоминает, что Италия, собственно, подвергнута режиму оккупации. Описанная у Гейне Италия предстает как бы в рамках неволи, едва ли не везде и всюду итальянцы окружены у Гейне австрийскими солдатами. Мы почти не слышим на страницах Гейне политических речей, Гейне много и увлекательно рассказывает о живописной и праздничной народной жизни Италии, но в глубине итальянских картин Гейне скрывается накопляемое годами народное негодование против гонителей и угнетателей, угадывается колоссальная народная энергия, готовая не сегодня-завтра снова выказать себя в революционно-освободительных действиях. Энергия эта ощущается повсюду, она притаилась даже в недрах семейства забавного и плутоватого трактирщика в городишке Ала (см. главу XXII). Эту энергию гнева и сопротивления больше всего Гейне ценит в итальянцах, и ее-то он ставит в пример немцам, слишком покорно переносящим положение, предписанное их правителями. Немецкий писатель в «Путевых картинах» высказывается против немцев — оккупантов Италии, он всецело на стороне итальянского народа, добивающегося своего освобождения. Это было проявлением подлинного интернационализма. Мало того: Гейне хочет увлечь немцев образцами революционного самосознания и героизма, наблюдаемого им в Италии, он хочет объединить немцев и итальянцев против их общего врага, уже давно сплотившего собственные силы, — против Священного союза. «Чайльд-гарольдовская» тема революционного братства народов нигде не звучит так ярко в «Путевых картинах», как в итальянских главах. Интернациональные симпатии Гейне имеют корнем своим национальные немецкие интересы, — Гейне ищет в итальянцах друзей, союзников, учителей в народно-освободительной борьбе. Стендаль с раздражением писал о созерцательном, безразлично-любопытствующем отношении старых немецких авторов к мировой истории и к жизни зарубежных для них народов:

«Немец, вместо того чтобы все переносить на себя, целиком переносит все на других. Читая историю Ассирии, он ассириец; он испанец и мексиканец, когда читает приключения Кортеса. Когда он пускается размышлять, весь мир прав в его глазах; вот почему он может грезить двадцать лет сряду и не прийти ни к какому решению»

(«Рим, Неаполь и Флоренция», запись от 3 декабря 1816 г.).

Можно утверждать положительно, что Гейне кладет конец этой дурной традиции немецкой мысли и литературы. Обращаясь к Италии как лицо заинтересованное, он умеет увидеть все существенное в сегодняшнем ее дне. Его восприятие Италии отличается остротой и имеет свой характер, его сочувствие к ней обладает внутренней силой, на стороне Гейне все преимущества осмысленной дружбы и любви. Наконец, защищая Италию против Австрии, немецкий писатель Гейне обретал и моральное право на борьбу за национальные цели немецкого народа. Энгельс писал:

«Как могла, например, Германия добиваться единства и свободы, если она в то же время помогала Австрии непосредственно или через своих вассалов держать в порабощении Италию?»

(Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XIII, ч. 1, стр. 154–155, «Какое дело рабочему классу до Польши?»).

В итальянской части «Путевых картин», где никогда не упускается мысль о Германии, где все пронизано прямыми или скрытыми параллелями между Германией и Италией, естественным образом появляются немецкие темы и характерно-немецкие фигуры, и в конце концов в «Луккских водах» они едва ли не вытесняют чужеземный материал. Маркиз Гумпелино и его слуга Гиацинт, возникнув на итальянском фоне, приносят с собой живейшие напоминания о городе Гамбурге, а вслед за ними, с главы десятой, возникают тени графа Платена, его поэзии и мюнхенского круга аристократов и клерикалов, с которым Гейне сочетает Платена. Гиацинт, Гумпелино, Платен становятся в «Луккских водах» фигурами решающего значения.

Крайне любопытно, что и Гумпелино и Гиацинт писаны с живых моделей. Гумпелино — гамбургский банкир Христиан Гумпель, вскользь и весьма ядовито упомянутый уже в «Путешествии по Гарцу» (стр. 48), а затем подробно, в духе безжалостной сатиры, без называния имени, описанный в «Книге Ле Гран» («толстый миллионер» — см. гл. XIV). Гиацинт — маленький делец и торговый посредник, агент гамбургской лотереи, носивший звучное имя Исаак Рокамора. Гейне распорядился обоими весьма независимо: переселил их в Италию, поставил в неожиданные положения, соединил их друг с другом, тогда как неизвестно, встречались ли они в действительной жизни когда-либо лицом к лицу. «Толстый миллионер» в «Книге Ле Гран», очевидно, ближе к действительному Гумпелю, чем герой «Луккских вод». Сам Гейне представляет нам своего героя в его натуральном виде, и рядом дается другой вариант, со всяческими уклонениями от того, что давали подлинные факты. Он не выдает гротеск за подлинный портрет, но сопоставляет и то и другое.

Гамбургский банкир невыгодно показан на фоне итальянского общества, куда он вхож. Итальянцы Луккских вод беззаботны и даже бесшабашны, они берегут себя для дела нации и поэтому более чем небрежны к собственным повседневным делам. Немецкий бюргер стремится предстать перед ними артистической натурой и не может скрыть, что он до мозга костей прозаичен, ни на минуту не перестает подсчитывать в уме доходы и расходы. Важнее всего то, что итальянцы презирают современный политический порядок, немецкий же бюргер низкопоклонничает перед ним, «нацепил» на себя дворянский титул и старается превзойти в лойяльности самых верных слуг режима. Маркиз Гумпелино — мещанин во дворянстве эпохи Реставрации. Эрнст Эльстер с известным основанием напоминал о герое «Сатирикона» Петрония — жирном откупщике Тримальхионе, возмечтавшем о равенстве с римской аристократией. Петрония Гейне знал и ценил.