Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - Генри Саттон

— Но почему именно трущобы?

— Потому что там так печально.

— О, да это же романтично!

— Ну вот, вы придумали ярлык для этих трущоб, — сказала она, — но от этого они же не исчезнут с лица земли.

— Разумеется, нет. Но иногда термины помогают понять вещи. Они позволяют увидеть их в новом свете.

— Это тонкое замечание, — сказала она. — Но извините, я устала от всех этих тонкостей и от Венеции тоже. Она не более реальна, чем я.

Эти слова заставили его погрузиться на некоторое время в раздумья. Он стал смотреть в сторону, потом перевел взгляд на нее.

— Вы реальны, не менее реальны, чем все прочие, — сказал он. — Неужели вы думаете, что люди, которыми вы так восхищаетесь, люди, живущие в этих живописных трущобах, более реальны, чем вы? Неужели вы не понимаете, что они ходят в кино, смотрят на вас и только этим и живут? Для них вы — высшая реальность. А их жизнь скучна, пуста и убога. И благодаря вам в них теплится надежда на лучшую долю, благодаря вам они познают радость бытия.

— Нет, нет, — возразила она. — Вы говорите о подлинном искусстве, А фильмы, в которых я снимаюсь или которые снимаете вы, это не настоящее искусство…

— Настоящее! — сказал он. — Вот что самое печальное, То, что они являются искусством. Качество — интеллектуальное и художественное качество — этих фильмов роли не играет. Самое главное здесь то, насколько зрители смогут отождествить себя с персонажами на экране, насколько они сумеют спроецировать свою жизнь на судьбы киногероев, которыми они мечтают стать. Если им это удается, они верят в то, что происходит в картине, и если они этому верят, значит картина удалась.

— Но это уже ужасно.

— Да, но я стараюсь об этом не думать.

— Но зачем же тогда вы создаете свои фильмы?

— Для собственной забавы.

— Дорогое хобби!

— Вовсе нет. У меня есть кредиторы. И до сих пор мне везло. Мои фильмы имели успех, но не в этом заключалась моя цель. Я никогда не стремлюсь к успеху. Как только мои фильмы перестанут меня забавлять, я прекращу их снимать.

— Что-то я не понимаю, — сказала она. — Так зачем же вы их снимаете? Почему и чем они вас забавляют?

— Если уж вам так хочется знать почему, то я вам отвечу: я своего рода вуайер. Все режиссеры — вуайеры[31], а все актеры и актрисы, как мне кажется, эксгибиционисты[32].

Недавно я видел ваши фотографии, очень занятные фотографии в «Лотарио». И я подумал, что на них запечатлена своего рода квинтэссенция киноактрисы. Это была демонстрация доступности, хотя, конечно, только демонстрация, но это-то ведь самое интересное. Возможно, вам не нравится в искусстве венецианских мастеров отсутствие сексуального элемента. Но ведь и в фильмах больше всего нас заботит стиль, хотя было бы лицемерием отрицать главенствующую роль сексуального элемента в кинематографе. И ведь именно этим кино нравится публике.

— Возможно, — ответила она.

— Вы так не считаете?

— Я не знаю, Я об этом до сих пор не думала.

Но теперь она думала об этом и о нем.

— Душа, — продолжал он, вторгаясь в ее мысли, — самая непризнанная эрогенная зона.

А ведь правда! Она вдруг осознала, что за короткое время их беседы он ее очень заинтересовал. Она даже подумала, не слишком ли опасен для нее этот интерес. И еще подумала, заинтересовала ли его она: ей еще никогда не приходилось производить впечатление на мужчину своим интеллектом. Причем попытка сделать ставку на свой ум се заинтересовала не меньше, чем этот мужчина. Он не был похож на витаминизированного американского парня, которого легко можно соблазнить туманным обещанием обладания ее белым телом; он не был ни бизнесменом, который видел в ней лишь товар, ни нищим начинающим актером вроде Тони, который хотел бы использовать се как трамплин для прыжка в волшебный мир искусства. Каррера был человеком из Старого Света, опытным, искушенным, умным и куда более знаменитым, чем она. Интересно, достаточно ли у нес шарма, „того шарма, с помощью которого можно очаровать его точно так же, как он смог очаровать ее? Ведь несмотря на все свои странствия по дорогам жизни, она еще плохо в ней разбиралась — особенно в жизни души.

Она, однако, не учла, что Каррера, как всякий европейский интеллектуал, весьма своеобразно отреагировал на ее недостаточную образованность, которую она, конечно же, за собой ощущала. Он воспринял это вовсе не как недостаток, а как проявление американской неискушенности. С его точки зрения, она была наивна и неискушенна, она была дикаркой, в ком он угадал проблески творческого духа и ума, оригинальность и непосредственность, которые привлекли его так же, как пустой холст привлекает живописца, как глыба холодного и неподатливого мрамора привлекла Пигмалиона, как много лет назад его самого привлекла Клотильда, вызвав у него искушение просветить, сформировать, создать ее.

Пароходик приближался к мосту Акадэмиа.

— Извините, мне надо здесь выходить, — сказал Каррера. — Я бы пригласил вас пойти со мной, но, по-моему, у вас сейчас не то настроение, чтобы идти смотреть картины. Вы будете сегодня на сеансе?

Она терялась в догадках, хочет ли он услышать от нее «да» или «нет».

— Пока не знаю, — ответила она.

— В любом случае, не откажите поужинать со мной. Скажем, в семь. Если вы захотите потом посмотреть фильм, у вас будет достаточно времени.

Она обрадовалась и удивилась. И сказала:

— Да. Да, с удовольствием.

Он кивнул — точно так лее, как когда он ей представился.

— Я польщен, — сказал он. — Я буду ждать. Я вам позвоню.

Пароходик причалил к пирсу. Она смотрела, как он перепрыгивает через борт на шаткие мостки. Он не обернулся.

Мерри доехала до моста Святого Захарии, где пересела на катер, следующий к «Лидо».

Каррера провел в галерее минут сорок, но все никак не мог сосредоточиться на картинах. Тогда он решил бросить это занятие, вышел и взял водное такси до отеля «Гритти». Он остановился там потому, что ему не нравилась безликость «Лидо». Он поднялся в номер, налил бренди с содовой и сел в кресло у окна. Он пил и рассматривал фотографии в альбоме. Это был массивный большого формата альбом в кожаном переплете и запирался с помощью крошечного замочка с номерным секретом, какие бывают на чемоданах. Он набрал три нужных цифры, отпил бренди, раскрыл альбом и подумал, что мог бы пополнить свою коллекцию с помощью Мерри. Ему понравилась эта внезапно пришедшая в голову идея.

Мерри совсем забыла, что уже обещала Фредди поужинать с ним вечером. Вернувшись к себе в номер, она сообщила миссис Ките, что Рауль Каррера пригласил ее на ужин, и та напомнила ей, что она уже приглашена, и тактично предложила ей позвонить мистеру Гринделлу.