Зеленая - Джей Лейк

— Чтобы избавить их от боли?

— Чтобы избавить их от боли. Принесенный в жертву не страдает, не растрачивает понапрасну телесные и душевные силы. Иногда все заканчивается хорошо. — Тщательно подбирая слова, Септио рассеянно ворошил хворост в костре. — Я уже говорил тебе, что боль — часть жизни. Бог вроде Чернокрова охраняет много проходов… и от тех, кто ему поклоняется, и от тех, кто делает вид, будто его не существует. И даже от тех, кто никогда не слыхал о нем.

— Значит, больной терпит страдания на жертвеннике?

— Он страдает до того, как приходит бог. Чернокров избавляет больного от мук и забирает его себе. А бывает… — он бросил на меня долгий жалобный взгляд, — Чернокров забирает только боль, а самого больного не трогает.

По спине у меня пробежал холодок; вокруг нас сгущались сумерки.

— И что происходит с ними потом?

— Они остаются в храме и служат Чернокрову.

Вот оно что! Значит, алтарь Чернокрова подобен двери… Костяной двери в храме богини Лилии, только пройти через нее гораздо труднее.

— Так же было и с тобой? — тихо спросила я, и сердце заболело от жалости к нему.

— Да.

— Ты помнишь своих родных?

— Почти нет. Одни помнят больше, другие меньше, — вздохнул Септио. — У тех, кто страдал от воспаления в крови или мозгу, прошлое стирается. Если же больной страдал от раковой болезни кишок, он помнит все, что было с ним раньше, ведь вместилище разума остается нетронутым.

— А как же остальные, те, кого принимает бог? — Мне страшно было даже подумать об участи несчастных. — Как печально для них!

— Нет, нет, ты все неправильно понимаешь. Знаешь, кто такие священники Чернокрова? И отец Примус, и Терцио, и все мы? — как-то уныло спросил Септио. — Все мы — отвергнутые жертвы. Мы служим Чернокрову при жизни, потому что он не захотел сделать нас частью своей сущности. И всю жизнь каждый из нас мечтает воссоединиться с богом.

Его слова показались мне жалкими и неубедительными. Жертва винит себя за то, что ее боль оказалась недостаточной!

— Что происходит с больными женщинами и девочками?

— Н-не знаю, — тихо ответил Септио. — Наверное, они умирают в мучениях.

Я замолчала и отвернулась. Меня мутило от нашего разговора. Уж очень он затянулся.

Наш путь лежал к перевалу Эйриджин. Мы решили ехать не по оживленной Ячменной дороге, идущей вдоль берега Зеленой реки, а по безлюдной горной тропе. Чем выше мы забирались, тем меньше растительности видела я вокруг; из занятий на Гранатовом дворе я помнила, что в таких местах зима, как правило, очень суровая. По пути мы увидели лишь несколько крестьянских усадеб — издали они казались давно покинутыми, брошенными.

— Не хочу проталкиваться сквозь толпу беженцев, — заметил Септио.

Я угрюмо смотрела на свою клячу. Ужасно не хотелось снова на нее садиться. Но не сидеть же до конца дней на берегу ручья!

— Какие еще беженцы? По-моему, в Медные Холмы еще не бегут толпы отчаявшихся людей!

— Если Чойбалсан в самом деле разрушил храм Воздуха, скоро в Медные Холмы хлынут толпы крестьян.

— Если только разбойник не переманил их на свою сторону и не угощает сейчас чаем и пирогами. — Медные Холмы полнились слухами, которые казались мне тенями мыслей.

— Я все же считаю, что нам повезло. Нам велено идти по его следу, а не брести против течения!

— В вашем храме не учат риторике? — Лукаво улыбнувшись, я взлетела в седло. Точнее, попыталась взлететь, так как моя кобыла в самый нужный миг взбрыкнула, и я мешком полетела на землю.

На сей раз она определенно заржала надо мной.

— Я подставлю тебе руки и подержу ее за повод, — предложил Септио. — Постарайся показать ей свою власть!

Хотя мне хотелось огрызнуться на него за то, что он так снисходительно со мной обращается, я смирила гордыню. Пока Септио ловил мою кобылу, я пыталась взглядом внушить ей все, что я о ней думаю. Я решила: как только окажусь в седле, там и останусь целый день. Правда, вскоре я пожалела о том, что утром выпила много чаю.

Мы пустились в путь утром, когда на нависших над нами скалах еще лежал туман. За нами следили длинношерстные горные козлы. Вокруг было очень красиво, дышалось легко, и все же, глядя на северный пейзаж, я затосковала по знойному Селистану. Передо мной расстилался Каменный Берег, который я раньше знала только по книгам госпожи Данаи; ведь до недавних пор я жила взаперти на Гранатовом дворе и ни разу не гуляла по скалам или по высокогорным лугам. Маленькие гравюры и плохие стихи, конечно, давали кое-какое представление о здешней природе, но лишь в общих чертах. Так ребенок вспоминает подарки, полученные на День солнцестояния. Он живо представляет себе всякие несущественные подробности, а главного не понимает.

Окружающий меня пейзаж не был унылым и монотонным. Я любовалась сотнями оттенков серого цвета, которыми как будто переливались камни, придорожная трава и высокие утесы. Иногда я замечала чахлые кустики горных цветов, которые тянулись к солнцу. Редко на краю скалы виднелось одинокое кривое дерево, выросшее на бесплодной почве вопреки ветрам и холоду.

Над травой туда-сюда носились птички. Время от времени они устремлялись вниз и ловили жуков, которые старались улететь. Чем выше мы поднимались, тем больше видели горных козлов. Иногда на обочине попадались козлиные кости — там попировали местные хищники. В одном месте тропу пересекала речушка; по ее берегам росли чахлые деревья, в кронах которых пел птичий хор.

Высокие утесы по обе стороны от нас врезались в небо, словно в ленту из синей материи на станке матушки Луны. Именно таким, небесным, представлялся мне цвет души — если, конечно, у души есть цвет. Наверное, поэтому многие думают, будто поля блаженства лежат именно там, в небе. Распознавать цвет мы учимся раньше, чем произносить слова.

Подобные мысли напомнили мне важный вопрос, который в последнее время то и дело ускользал от меня.

— Септио! — громко позвала я, чтобы он расслышал меня со своей клячи. Правда, я и не кричала, чтобы не вызвать обвал. — Я хочу спросить тебя о делах церкви!

— Надеюсь, я сумею ответить на твой вопрос, — осторожно ответил он.

Мне показалось, что свои спокойствие, уверенность и остроумие мой спутник оставил в Медных Холмах. А может, наш ночной разговор о жертвах лег на его плечи тяжким бременем? Во всяком случае, сейчас меня занимала не такая тяжелая проблема.

— Я все время думаю о божественном разделении, — призналась я. — О том, как боги и люди выхватывают друг у друга власть.

— Как ты мелко мыслишь! Скорее всего, до тебя этим никто не интересовался, — серьезно ответил Септио, и мне сначала показалось, что так оно и есть. Вскоре, правда, я поняла, что мой друг не все свои хорошие качества оставил в Медных Холмах.