Аламут - Джудит Тарр

Если он должен сейчас умереть, он был бы рад этому. Он улыбнулся. Казалось, она вообще не видит его. Она застыла; голова ее откинулась назад. Музыка убыстрилась. Марджана начала танцевать.

"Есть такая история, — произнес негромкий голос; голос Сайиды. И все же музыка свирели звучала, не прерываясь. — Ее рассказывают на базарах Каира и Дамаска; ее поют при дворах Багдада. О том, как некогда жил человек, который проведал страшную тайну, о пещере с сокровищами, принадлежащей сорока разбойникам; и он обманул их и завладел их богатствами, и один из них умер за это. И это чудесная история, и истинная, как может свидетельствовать Аллах, но мы не услышим ее здесь.

Нет, моя история есть история о бедняке, который ныне стал принцем, и о самом жестоком из разбойников, который был их атаманом. Слежкой, хитростью и магией, в пылу своего мстительного гнева, он узнал имя человека, который ограбил его и убил его подручного, и атаман поклялся уничтожить этого человека и вернуть сокровище.

И вот в один день в дом бедняка, который стал принцем, пришел некто: купец издалека, чужой в том городе, торговавший прозрачным оливковым маслом; и с ним был караван мулов, нагруженных огромными кувшинами, полными масла. Наш принц был рад предоставить ему ночлег, ибо разве не сказано, что каждый человек должен простирать милосердие на брата своего? И будучи гостеприимным хозяином, он предложил своему гостю все, чем располагал в своем доме. Купец был благодарен за гостеприимство, но принял только одно: разделить с хозяином хлеб и соль. Он сказал, что дал клятву; он просит прощения, но он не осмелится нарушить ее. Хозяин дома был рад услужить гостю, ибо тот был прекрасный собеседник, разумный и мудрый.

И вот, у нашего принца была рабыня, которой он очень доверял, черкешенка, которую он вырастил с детских лет и которую считал почти дочерью. Она была столь же мудра, сколь и прекрасна, и она была учена, ибо даже будучи бедняком, наш принц незыблемо верил в могущество Книги. Ее обязанностью было приготовить трапезу; и посреди ее приготовлений вспомнила, что она забыла купить масло для блюда, которое готовила — лакомства, которое называлось "обмерший имам", ибо когда жена имама приготовила это блюдо, она истратила на него все масло, которое было закуплено на целый год.

Рабыня была, непритворно, вне себя от горя, пока не подумала о кувшинах купца. Конечно, он не поскупится на черпак масла или чуть побольше. Она взяла свой черпак и направилась во двор."

Сайида сделала паузу. Танец Марджаны изображал все, о чем она рассказывала. Принц — важная походка, тяжелая от хорошей еды; самоуверенные размашистые шаги купца; жестами и изгибами тела она показывала все предшествовавшее ужину. А потом она была рабыней, умной, ученой и прекрасной; но юной и совершенно человечной в своем затруднительном положении, в призывах к своей совести уняться. Отважно, но мягко, с черпаком в руке, она вышла из света и запаха кухни в вечерние сумерки Багдада, прошлой ночью или тысячу лет назад.

Рассказ продолжался, но теперь слова казались почти тенью, а пещера — сновидением. Реальностью была стройная скользящая фигура, лампа в ее руке, черпак, кувшины в рост женщины, стоящие у стены.

"Она подняла крышку первого и — смотрите! — в нем вообще не было масла, но под циновкой из пальмовых листьев прятался мужчина, и глубоко внутри блестело оружие. Когда он увидел, что кувшин открыт, он прошипел: 'Уже время? Нам надо выйти и убить вора?'

Но рабыня была быстра разумом, и ей не нравилось, как смотрел гость ее господина. Он быстро прошептала в ответ: 'Нет еще. Жди, и будь терпелив.'

И то же самое она нашла во всех кувшинах, и так же говорила, пока не дошла до последнего, и тот, действительно, был полон масла. Она набрала не черпак, а целый большой котел, и поставила его кипятиться на очаг в кухне. И когда масло прекрасно забурлило — это было чудесное масло, и "обмерший имам" заслужил похвалы мужчин за трапезой — она принесла его обратно во двор и наполнила свой черпак, и вылила кипящее масло на головы мужчин в кувшинах. И так они умерли, и их господин ничего не узнал, спокойно ужиная с человеком, которого намеревался убить.

Но рабыня, чье имя было Марджана, придумала свой собственный план. Таков был ее обычай, что когда ее господин приглашал гостей, она танцевала перед ними после того, как они насытились. Один танец в особенности нравился ее господину, танец острых клинков, с кинжалом в ее руке.

Таков был танец, который она танцевала."

Теперь была только музыка, и танцовщица в свете и в тени. Айдан видел этот танец и прежде, на рынках востока, во дворах караван-сараев, после приемов в Дамаске и Алеппо. В некотором роде он был похож на танец с мечом его собственного народа, но там был мужской танец, быстрый и неистово-свирепый, с резкими угловатыми движениями. Этот был сделан для женской силы: изгибы, извивы, охотящаяся кошка, змея, обвивающая жертву. Музыка была вокруг нее; или это она была музыкой? Кинжал вспыхивал, когда она кружилась, озорным, живым светом. Колокольчики пели высоко и сладко, на головном уборе звенели монеты. Ее тело было аркой из слоновой кости в зелено-золотом тумане.

Сердце Айдана билось под музыку, быстрее, быстрее. Марджана подтанцевала ближе. Он видел капельки пота на ее щеках, на ее горле, на ее груди под накидкой. Ее запах кружил ему голову. Волосы вились свободно из-под покрывала, перевитые шелком и золотом, метались из стороны в сторону, словно хвост пантеры.

Музыка взвилась неистовым аккордом. Марджана прыгнула на него. Он лежал недвижно, откинув голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Его горло было открыто для ее клинка.

Тишина.

Ее кинжал прижимался, легко, легко, к тому месту, где пульсировала кровью его жизни большая жила.

"И так, — завершил голос рассказчицы, — был убит фальшивый гость, который не был ни купцом, ни чужестранцем, а был атаманом разбойников."

Должно было быть что-то еще. Быть может, и было. Айдан видел только лицо над ним, и смерть в нем, невыразимо прекрасном. Оно клонилось ниже и ниже. Ее губы были сладким огнем.

Его руки обвились вокруг ее шеи. Она задержала дыхание и замерла.

Она боялась его.

Он не осмелился засмеяться. Она? Боялась его? Она была неизмеримо старше его, неизмеримо могущественней. Она держала его в несокрушимой темнице. Она была столь же прекрасна, сколь и смертоносна. Ее танец мог приманить звезды с неба.

Или холодного принца-колдуна?

Его рука жила своей собственной жизнью. Эта рука нежно погладила Марджану по спине. Ее кожа была мягкой, как у ребенка.

— Бог и мои мертвые да простят меня. Я не могу ненавидеть тебя.