Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

Не с «…ненавистным врагом» решил покончить Пушкин, а шел он на этот поединок с единственной целью быть убитым пулей, «отлитой» его яростным врагом – императором Николаем I. Но разве мог Соловьев разгадать трагическую задумку столь тщательно спланированную и блестяще осуществленную великим гением-мистификатором? Простим великодушно нашего философа, который так жестоко ошибался, написав:

«Но и тут еще не все было потеряно. Во время самой дуэли раненный противником очень опасно, но не безусловно смертельно, Пушкин еще был господином своей участи. Во всяком случае, мнимая честь была удовлетворена опасною раною. Продолжение дуэли могло быть делом только злой страсти. Когда секунданты подошли к раненому, он поднялся и с гневными словами: «Attendez, je me sens assez de force pour tirer mon coup!» – недрожащею рукою выстрелил в своего противника и слегка ранил его. Это крайнее душевное напряжение, этот отчаянный порыв страсти окончательно сломил силы Пушкина и действительно решил его земную участь. Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна».

А ведь разгадка тайны последней пушкинской дуэли лежит так близко, буквально на поверхности – читайте и анализируйте его «Памятник», особенно пятую строфу стихотворения, которая совместно с незаконченным стихотворением «Напрасно я бегу к сионским высотам…», все и объясняет. Да, он готовился к самоубийству через смертельную дуэль, и с полной ответственностью заявил о своем грехе. Но император Николай I организованным убийством поэта снял с него и этот грех: Пушкин умер христианином, как невольно признался сам государь: «…и слава Богу умер христианином».

А стрелял он лишь по одной, совершенно банальной причине. Не будучи убитым, он просто обязан был имитировать желание «покончить с ненавистным врагом». Мог ли он причинить сколько-нибудь серьезный вред здоровью противнику, находясь в столь беспомощном состоянии? Однако этим выстрелом он надолго предупредил догадки современников и будущих исследователей (пушкинистов), что дуэль сия есть не что иное, как «зашифрованное» самоубийство поэта. Этих догадок еще до дуэли было, как мы пытались показать на протяжении всего сочинения, немало.

Читайте пушкинский «Памятник», ведь там все сказано открытым текстом – Пушкин готовился к смерти, он ее вынашивал столько лет и он решил эту свою трагическую задачу.

Советский поэт H. Доризо «прочитал» это стихотворение, именно так, как и завещал Пушкин:

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный».

Как мог при жизниОн сказать такое?А он сказалТакое о себе.Быть может, в часБлаженного покоя?А может быть, в застольной похвальбе?

Уверенный в себе,Самодовольный,УсталыйОт читательских похвал?

Нет!Эти строкиС дерзостью крамольной,Как перед казнью узник,Он писал!

В предчувствииКровавой речки Черной,Печален и тревожно-одинок:«Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» —Так мог сказатьИ мученик,И бог!»

После дуэли

Эта история окутана многими тайнами

Выстрел на Черной речке

После выстрела в сторону Дантеса раненому в область живота Пушкину оставалось прожить в страшных муках еще 47 часов.

О последних часах умиравшего поэта написано много, но достоверные сведения можно почерпнуть лишь из документально зафиксированных воспоминаний как участников дуэли (К. Данзас, д'Аширак), так и свидетелей, находящихся непосредственно у постели умиравшего.

Наиболее достоверными, хотя порой противоречивыми, являются свидетельства секунданта Пушкина Константина Карловича Данзаса:

«Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась».

Данзас с д'Аршаком подозвали извозчиков и с помощью их разобрали находившийся там из тонких жердей забор, который мешал саням подъехать к тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами, усадив его бережно в сани, Данзас приказал извозчику ехать шагом, а сам пошел пешком возле саней, вместе с д'Аршаком; раненый Дантес ехал в своих санях за ними.

У Комендантской дачи они нашли карету, присланную на всякий случай бароном Геккерном, отцом. Дантес и д'Аршиак предложили Данзасу отвести в ней в город раненого поэта. Данзас принял это предложение, но отказался от другого, сделанного ему в то же время Дантесом, предложения скрыть участие его в дуэли.

Не сказав, что, карета была барона Геккерна, Данзас посадил в нее Пушкина и, сев рядом, поехал в город. Во время дороги Пушкин держался довольно твердо; но, чувствуя по временам сильную боль, он начал подозревать опасность своей раны.

Пушкин вспомнил про дуэль общего знакомого их, офицера Московского полка Щербачева, стрелявшегося с Дороховым, на которой Щербачев был смертельно ранен в живот, и, жалуясь на боль, сказал Данзасу: «Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев». Он напомнил также Данзасу о и своей прежней дуэли в Кишиневе с Зубовым[232].

Во время дороги Пушкин в особенности беспокоился о том, чтобы по приезде домой не испугать жены, и давал наставления Данзасу, как поступить, чтобы этого не случилось.

Пушкин жил на Мойке, в нижнем этаже дома Волконского. У подъезда Пушкин просил Данзаса выйти вперед, послать людей вынести его из кареты, и если жена его дома, то предупредить ее и сказать, что рана не опасна. В передней лакеи сказали Данзасу, что Натальи Николаевны не было дома, но когда Данзас сказал им, в чем дело, и послал их вынести раненого Пушкина из кареты, они объявили, что госпожа их дома. Данзас через столовую, в которой накрыт уже был стол, и гостиную пошел прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она сидела с своей старшей незамужней сестрой Александрой Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о случившемся.

Данзас сказал ей, сколько мог спокойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом, что хотя ранен, но очень легко.

Она бросилась в переднюю, куда люди в это время вносили Пушкина на руках.

Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель, он сейчас же позовет ее.

Она, видимо, была поражена и удалилась как-то бессознательно.

Между тем Данзас отправился за доктором. Сначала поехал к Арендту, потом к Саломону; не застав дома ни того, ни другого оставил им записки и отправился к доктору Персону: но и тот был в отсутствии. Оттуда, по совету жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный дом, где, по словам ее, он мог найти доктора, наверное. Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Данзаса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, в этом случае полезен быть не может, но что сейчас же привезет к Пушкину другого доктора.