Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования - Евгений Глущенко

До сих пор речь шла об отношениях русских и коренных жителей главным образом в сельской местности и, более того, русских крестьян-переселенцев и кочевников (казахов, киргизов) или недавних кочевников, ставших оседлыми земледельцами. Эти отношения, как уже говорилось, эволюционировали от первоначально недоброжелательных и даже враждебных к вполне добрососедским, правда с течением длительного времени. Несколько по-другому складывались отношения русских военных, чиновников, предпринимателей с так называемыми сартами, то есть коренным оседлым населением городов и кишлаков. В отличие от кочевников, которых можно было назвать мусульманами с большим преувеличением их религиозности, сарты в течение многих веков находились под исключительно сильным влиянием мусульманского клира и разнообразных «знатоков» ислама, которые буквально владели душами рядовых селян и горожан и умели манипулировать их действиями, что, несомненно, осложняло взаимопонимание между сартами и русскими, которые селились фактически рядом, возводя свои жилые кварталы вблизи стен старых азиатских поселений. Такое расположение не было правилом: в некоторых случаях русские города вырастали из небольших военных укреплений, и тогда вокруг них постепенно возникали кварталы, заселенные сартами.

О подобном сожительстве существует немало свидетельств, в том числе иностранных наблюдателей. Так, уже цитированный внимательный американский путешественник Ю. Скайлер писал:

«Русские всегда проявляли определенные способности в обращении с полуцивилизованными народами. Они не относились к туземцам с тем презрением, которое характерно в отношениях представителей англосаксонской расы с народами низшей культуры и цивилизации. Это совершенно очевидно из того, что они [русские] без колебаний вступают в социальные отношения с ними. Русские офицеры и чиновники не только принимают туземцев в своих домах, но в действительности встречают их, общаются с ними как с равными по социальному положению. Не исключено, что в некоторых случаях это может принижать авторитет российских официальных властей, так как я иногда видел, что туземцы проявляли меньше уважения в отношении русских офицеров в своих делах с ними, чем было бы дозволено русским равного социального статуса. Можно сказать, что представители коренного населения относятся к русским более отчужденно, нежели русские к ним, что объясняется скорее религиозным, чем расовым национализмом.

В городах русские предприняли активные меры санитарии, построили больницы, а во время эпидемии холеры хорошо организовали меры массового лечения и изоляции больных, которые привели к великолепным результатам в предотвращении дальнейшего распространения заболевания.

Никаких ограничений не было наложено на мусульманскую веру и практику, за исключением того, что дервишам было запрещено появляться на улицах, так как они считались возмутителями общественного спокойствия. Не было предпринято никаких попыток к распространению христианства»[581].

Не менее характерно свидетельство будущего вице-короля Индии, а также будущего министра иностранных дел Великобритании (тогда молодого члена британского парламента) Д. Керзона, который в 1888–1889 гг. по только что проложенной Закаспийской железной дороге приехал в Туркестан. Это было время, когда англо-русское противостояние пошло на убыль, и молодой парламентарий, не рискуя карьерой, мог позволить себе объективный взгляд на извечного соперника. Он написал и издал по возвращении объемистую книгу «Россия в Центральной Азии». «Насколько я мог убедиться, – писал Керзон, – владычество России не только принято как неизбежность и вполне приемлемо для большинства ее азиатских подданных; местный правящий класс хотя и напуган завоеванием, однако не утратил своего положения. Вне сомнения, Россия обладает замечательным даром располагать к себе, вызывать дружеские чувства даже в сердцах покоренных силой оружия, это способность, которую можно отнести как к сильным, так и слабым ее свойствам.

Неподдельная искренность, дружелюбие, простодушие, присущее многим русским людям, помогают им легко заводить друзей и устранять естественное недоверие даже у тех, кто вчера еще был их врагом. Русский человек способен к братанию в истинном смысле этого слова. Ему ни в малейшей степени не свойственны ощущение собственного превосходства и мрачное высокомерие (намек на немцев? англичан? – Е. Г.), которые скорее способны вызывать ответную враждебность, нежели самое жесткое обращение; он не чурается тесного общения с представителями чуждых или неполноценных рас. Присущая русскому характеру беззаботность способствует снисходительному отношению к другим; терпимость, с которой русский относится к религиозным верованиям, обычаям и предрассудкам азиатских народов, является не столько результатом дипломатического расчета, сколько врожденной беспечности.

Завоевание Средней Азии было завоеванием людей Востока другими восточными людьми, имеющими сходные с побежденными характеры… Это завоевание нельзя назвать крестовым походом XIX столетия ради торжества современных нравов и этических норм; просто варварская Азия после недолгого пребывания в цивилизованной Европе возвращается назад по своим следам для того, чтобы исправить привычки своей родни.

Отсталая для Европы система выглядит передовой в Средней Азии; то, что здесь (в Европе. – Е. Г.) называется стагнацией, там кажется головокружительным прогрессом; грубые орудия более пригодны для первичной обработки, чем деликатный инструмент»[582].

Суть отношений завоевателей и завоеванных итонский сноб (Керзон закончил привилегированную школу Итон) уловил достаточно верно, хотя и нафантазировал при этом изрядно – сначала похвалил, а потом (ради объективности?) обхамил, дабы не нарушать стойкую антирусскую традицию высшего света викторианской Англии: «Хорошие люди эти русские, но как были варварами, так ими и остались!»

Приведенные мнения иностранных наблюдателей выглядят как окончательные оценки, сделанные на основании фактов, оставшихся за кадром. Тем интереснее свидетельство жены генерал-губернатора С.М. Духовского В.Ф. Духовской, которое имеет не оценочный, а фактологический характер. Воспоминания В.Ф. Духовской дают представление о том, какими видела аборигенов образованная высокопоставленная русская дама.

«Туземцы-мусульмане очень падки ко всяким почетным отличиям, – пишет В.Ф. Духовская, – периодическая раздача медалей и халатов превращает несговорчивых мусульман в сравнительно полезных и довольно покладистых слуг русского правительства. Туземцы подходят к мужу, получают халат и счастливо улыбаются, уходят прочь, бормоча благодарность. Великие мастера, они напускают на лица вид бесконечного счастья, несмотря на непримиримую ненависть к русскому правительству.[583]

В Андижане (после мятежа 1898 г. – Е. Г.) уже за несколько верст от города, и вплоть до места остановки поезда, тысячная толпа туземцев лежала распростертая ниц вдоль полотна дороги, стуча лбами о землю.

Гораздо лучше было бы им не восставать и не раболепствовать…»[584]

Мусульмане скрывают свои мысли и готовы поддакивать русским должностным лицам, которые напоминают им, каким жестоким был ханский режим. Духовская по этому поводу замечает: «И только случайно, от молодых неосторожных туземцев, которых не допускают до разговоров с начальством, можно было узнать, с каким благоговеньем они (старики. – Е. Г.) вспоминают именно то время, когда их на кол сажали и когда никто не был уверен в завтрашнем дне.[585]

Нравы в Бухарском ханстве, – пишет Духовская с чужих слов, – во многом напоминают доисторические периоды. Здесь зверски происходит смертная казнь: за бороду откидывают голову приговоренного, перерезают ему горло, как барану, и потом вешают туловище на три дня»[586].

Самым, однако, интересным и ценным свидетельством межличностных отношений и взаимной оценки русских и «туземцев» стал уникальный очерк Владимира Петровича Наливкина «Туземцы раньше и теперь», который был написан после общероссийских событий 1905–1906 гг. Очерк стал библиографической редкостью и был переиздан (первое издание 1913 г.) только в 2004 г.[587]

Надо учитывать, Наливкин был одним из лучших (если не единственным) знатоком истории, жизни и быта Средней Азии. Это был этнограф, историк, лингвист, педагог. Он участвовал в военных походах К.П. фон Кауфмана и затем шесть лет вместе с молодой женой прожил в кишлаке Нанай Наманганского уезда, где они могли непрерывно познавать «язык, земельный быт, религию и обычаи» коренного населения. Все, о чем он пишет, он знает из первых рук; в его описаниях нет ничего вторичного. Приобретенные обширные знания языков, быта и нравов ферганских узбеков, киргизов и таджиков позволили Наливкину составить и издать многочисленные пособия, словари и хрестоматии, способствовавшие изучению тюркских языков в России. В конце XIX в. супруги Наливкины издали замечательное (новаторское) совместное произведение «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы». Мария Владимировна Наливкина стала первой европейской женщиной, попавшей на недоступную для посторонних мужчин женскую половину жилища коренных обитателей Средней Азии. Вместе с Владимиром Петровичем Наливкиным она сумела обобщить и осмыслить уникальный полевой материал. Содержание их совместного труда гораздо шире его названия: Наливкины создали фундаментальное исследование, раскрывающее самые различные стороны жизни коренного населения Туркестана. Наградой ученой общественности России была Большая золотая медаль Русского географического общества: очень ценная и почетная награда.