Индия, Судан, Южная Африка. Походы Британской армии - Уинстон Спенсер Черчилль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Попал в Преторию, я сразу стал требовать от правительства своего освобождения на том основании, что я военный корреспондент, а не военнослужащий. Многие, однако, полагали, что трудно увязать этот факт с тем, что происходило при обороне бронепоезда, и с тем, что в этой связи было опубликовано в прессе. Кроме солдат Дублинского фузилерского и Дурбанского пехотного полков в плен попали восемь иди десять гражданских лиц, включая пожарника, телеграфиста и нескольких человек из ремонтной бригады. Мне кажется, что в соответствии с международной практикой и законами войны, правительство Трансвааля имело все основания рассматривать всех лиц, связанных с бронепоездом, в качестве военных; более того, сам факт, что они не были солдатами, мог служить отягчающим обстоятельством.
Однако у бурского правительства на тот момент был избыток пленных, которых необходимо было кормить и охранять, поэтому оно объявило, что гражданские лица будут отпущены, как только установят их личность, и в качестве военнопленных будут удерживаться только солдаты и офицеры.
Однако в моем случае генерал Жубер постановил, что меня следует рассматривать как боевого офицера, поскольку я принимал участие в сражении.
Правда, когда все это происходило, я занимался исключительно порученной мне расчисткой линии, и хотя я не претендую, что в тот момент задумывался о юридическом аспекте дела, факт остается фактом: я не сделал ни единого выстрела, а когда меня взяли в плен, я не был вооружен. Поэтому я настаивал на том, чтобы меня включили в одну категорию с гражданскими служащими железной дороги и рабочими из ремонтной бригады, чьей задачей была расчистка путей, указывая на то, что мои действия, если даже и отличались в чем-то от их действий, были именно такого рода, и что если их рассматривают не как военных, то и я имею право считаться гражданским лицом.
В таком духе я написал два письма: одно военному секретарю, другое генералу Жуберу, но, что и говорить, не очень рассчитывал на положительный результат, поскольку был твердо убежден, что бурские власти рассматривают меня как своего рода заложника. Поэтому я продолжал искать пути к бегству и был совершенно прав, поскольку все время, что я провел в плену, ни на один из моих запросов не было получено ответа, хотя, как я слышал потом, по странному совпадению какой-то ответ все-таки пришел — ровно на следующий день после моего побега.
Пока я искал средства и ожидал подходящего случая, чтобы вырваться из государственных образцовых школ, я сделал все приготовления, чтобы деликатно удалиться, когда настанет момент. Друзьям были даны подробные инструкции, что делать с моей одеждой и прочими вещами, накопившимися за время моего пребывания в плену, я расплатился по счетам с замечательным мистером Бошофом и обналичил у него чек на 20 фунтов, поменял на золото несколько банкнот, которые прятал у себя с момента своего пленения, и, наконец, чтобы избежать лишних недоразумений, написал следующее письмо государственному секретарю:
Тюрьма в Государственных образцовых школах
10 декабря 1899 г.
Сэр, я имею честь сообщить вам, что, поскольку я не признаю за вашим правительством какого-либо права удерживать меня как военнопленного, я принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и потому не могу ожидать, что мне представится возможность увидеть вас еще раз. Поэтому я пользуюсь случаем отметить, что нахожу ваше обращение с пленными корректным и гуманным и у меня нет оснований жаловаться. Вернувшись в расположение британских войск, я сделаю публичное заявление на этот счет. Мне хочется лично поблагодарить вас за ваше доброе отношение ко мне и выразить надежду, что через некоторое время мы сможем вновь встретиться в Претории, но при иных обстоятельствах. Сожалею, что не могу попрощаться с вами с соблюдением всех формальностей или лично.
Честь имею оставаться, сэр, Вашим преданным слугой, Уинстон Черчилль
Я сделал так, чтобы это письмо, которое я писал с большим удовольствием, нашли на моей постели, как только о моем бегстве станет известно.
Теперь осталось только найти шляпу. На мое счастье, мистер Адриан Хофмейр, голландский священник и пастор из Зееруста, накануне войны дерзнул высказать мнение, противоположное тому, которого, по соображению буров, должны придерживаться голландцы. По этой причине, как только началась война, он был арестован и после многих неприятностей и унижений, которые он испытал на западной границе, помещен в Государственные школы. Он знал большинство чиновников и мог бы, я думаю, легко вернуть себе свободу, если бы сделал вид, что симпатизирует Республике. Он, однако, был человеком честным. После того, как священник англиканской церкви, весьма жалкое существо, пропустил молитву за здравие королевы во время воскресного богослужения, большинство офицеров посещали только вечерние службы Хофмейра. Я позаимствовал у него шляпу.
Лоренцо Маркес, 22 декабря 1899 г.
Все новости, которые мы слышали в Претории, исходили из бурских источников. Каждый день мы читали в «Volksstem» — вероятно, самом потрясающем сплетении лжи, которое когда-либо подавалось публике под именем газеты, — о победах буров, о страшных потерях и позорном бегстве британцев. Как бы мы ни сомневались в правдивости этих сказок, они производили сильное впечатление. Просидев месяц на диете из подобных литературных отбросов, можно было заработать разжижение мозгов. Мы, несчастные пленники, пали духом. Я не хочу делать вид, что нетерпение, вызванное сидением взаперти, не было главной причиной моей решимости, но я никогда бы не собрал всего своего мужества, чтобы бежать, без горячего желания сделать хоть что-нибудь в помощь делу Британии. Я, конечно, мирный человек. Я и не думал тогда стать офицером нерегулярной кавалерии. Но меч — не единственное оружие в мире. Кое-что можно сделать и пером. Поэтому я решился преодолеть любые трудности, ведь это дело действительно было весьма непростым и опасным.
Государственные образцовые школы стоят на прямоугольной площадке, огороженной с двух сторон железной решеткой, а с двух других — изгородью из гофрированного железа высотой около десяти футов. Сами по себе эти ограждения не представляли
