Том 8. Рваный барин - Иван Шмелев

– Стало быть, дожег ты их, господин. Вот они тебе ди-зихфекцию и…

– Кислота… она жгучая на клопов, – подал голос румяный, круглолицый извозчик с лицом девки. – А может, и в другое место намазали, а? – поднял он опять грохот. – Знашь, как цыган на картинке?..

– Веселенький народ, не унывает! – мотнул головой усач хмурому молодому человеку. – Что не смеетесь, а? Помните, прошлой весной, как из Нарымского края прикатили, на заводик-то, радость объясняли? к самодеятельности-то кол-ле-кти-ва призывали, к творчеству? Вот, друзья – обратился он к слушателям, – в каторге пять лет сидел «за волю и счастье народа»! Даже на лице у него было это написано, только теперь смылось… мыло такое вредное попало. А вот опять хоть в Нарым ехать, за «счастьем» Почему это, а?

– Бросьте паясничать! – уныло отозвался молодой человек, кусая усик.

– А в вас, товарищ, зло-ость! – сказал солдат. – То про гроба толкуете, то.

– Надо же существовать?! Вы – солдат, а свиными ногам торгуете… а я вот – инженер, гробами займусь.

– К чему такой ваш сомнительный разговор! – сказал портной. – Все мы теперь социалисты и должны Бога благодарить. Как извернемся из этой прорвы – заблестим!

– Заблестим, – согласился инженер. – Вы уже заблестели. Дешевле ста семидесяти за пальто не берете…

– Потому хозяин нам четыре сотельных выкладать обязан. Угол, машина, игла, нитки… Теперь погоди, на меня сперва погляди! – выпятил портной грудь в иглах.

– Вижу. Очень красиво. И еще погляжу, как к нам Вена готовое платье целыми поездами попрет. Годок пройдет, она и попрет! А ведь попрет! И пошлинами ее не обложишь. Не хочу, скажет, – и баста! Скажет: вот тебе тройка, носи на здоровье за… сорок целковых! А вы, небось, двести сорок?

– Таких и цен нет. Мене трехсот не найтить, и то по карточке.

– Вот А я в венских брюках буду щеголять, а ты, друг, уж как-нибудь, на китайского императора, что ли, пошей Потому к тому времени ты брюки-то в восемьсот рублей вгонишь, по шустроте своей. И иначе тебе нельзя, как социалисту! Каков социализм-то! – снова обратился он к собеседнику. Тот не отрывался от окошка.

– Чего планы расписывать? – отозвался солдат. – Вперед не видать, чего будет. Либо с мине дух вон, либо с тебе дух вон, такое дело. Продал свининку – мучкой орудуй Нащелкал чижей пару, либо малиновку – керенки это мы так – и жив. А вперед не загадывай. По правде надо: не жни, сказано, не сейся… а как птица поднебесная…

– Вот! – поддакнул, косясь, в усы инженер. – Поворошил носиком – и на забор, воробьем!

– Солдат энтот – крестьянствует, я его знаю… при хорошем капитале, враг наш кровный, рабочих! – пронзительно закричал через головы разбитый голос, и к столику протиснулся пожилой человек в драповом, покрытом швами, как географическая карта, пальтеце. Вид его был до того необыкновенный, что все уставились.

Шляпа на нем была плисовая, с полями, может быть, дамская. Больные, очевидно, уши подвязаны зеленым платочком, на ногах были футбольные бутсы, икры замотаны солдатскими, зелеными, подвертками. Под мышкой держал коробку папирос.

– Чисто германец! – засмеялся извозчик с лицом девки.

– Сочинение-стихи были… какие? – поднял грязный палец с огромным ногтем человек с папиросами. – «Где ты черпал эту силу, бедный мужичок?» Теперь так: ка-кую силу начерпал этот бедный мужичок! Все соки из рабочего класса они будут пить без сожаления! Картофель с меня вчера… тридцать три рубля мера! Я ему докажу по рабочему вопросу… Вы кто по натуральной жизни? – приступил он к солдату. – Хлебосей?! Я его по облику признаю.

– Ну, хлебосей! – передразнил солдат. – Эта политика вас не касается. Я, например, в торговлю ударяюсь… и желаю иметь свой капитал…

– Как я понимаю! – закричал человек в дамской шляпе – Им нет заботы, что весь рабочий класс на кривой объехали! Сами в господ прошли и желают в помещики! Только помещики были образованные, все-таки ум был! – постучал он по лбу. – А эти будут драть целыми когтями. Помещик за картошку с меня не возьмет сто рублей мешок…

– Погоди, Пасха придет, в двести вгоним! – чмокнул солдат. – Стану я тебя жалеть! За калоши с меня по пол-сотне лупите? В триста вгоним! Целоваться мне с вами!

– Это – товарищи! – крикнул инженер молодому человеку.

– Мы теперь папиросками живем, на прокур пошли! «Где ты черпал эту силу, бедный мужичок»?! Я по шелкоткацкому делу. Конец шелкам! Конец машинам! Немцы повезут нам в десять раз дешевле, он у них будет покупать!

– А то у тебя! Нашел дурака! У немца, может, пятнадцать часов работают, мы, мужики, летнюю пору по двадцать работаем, а тебе из каких капиталов за гулянки платить? Как последнего буржуя выставите – на казну, на пенсию?! Мы те пенсию да-дим!

– Какав! Смерть идет! А ему чего! Земли нахватал, коров награбил, заводы все расколотил, растащил, богатство все перегубил, теперь сливошное масло лопать будет. Никому не даст!

– Не дам! Желаете, могу доставить: четырнадцать рублей. Ситцев мне англичане наворотют с немцами, а я с их за масло, за хлебушек выгвожжу! Научены теперь политике. Я вот свинину ем, а ты гусей на Рождестве трескал, знаю. Вот и потрескал. Ситчик мне немец по двугривенному доставит. У него баловством не занимаются, а машины изобретают. Инженер у него в почете, все машины изобрел! А вы их по шеям, сами управитесь! Знаю твою политику! Погоди, на меня сперва погляди!

– Тьфу! Разве ты социализм понимаешь?! По восьми фунтов керенок держут!

– Про рабочий вопрос у вас митинг? – крикнул из-за голов новый голос, и втиснулся пьяненький, заморенный человечек, с пустым мешком под мышкой. – Я все знаю. Я, например, птицами торгую на Трубе. У меня заказчики… На Бутиной фабрике восемь человек канарейку держали… Завод Коломенской у меня брал… через их любовь! Теперь щегла взял. Щегол был рупь двадцать, если… с канарейкой спарить, у него на голове обязательно красная шапочка… так, может, сто человек брали из любви! Кончилась любовь! Теперь кошками занимаюсь. Кошек кормить надо, так продают, – скорнякам таскаю кошек. Щегла кормить – по пол-тинке в день клади, если в пере, чтобы и пел налегке! Рабочий вопрос тугой стал, не выдерживают…

– Кошкин разговор к черту! – выругался солдат. – У нас политический строгий разговор. Вот господин инженер тут, а вы про кошек. За что вы на крестьянство? почему гибель промышленности?

– Какова работа мысли! – крикнул инженер молодому человеку. – Ваши ученики!

– И будет так, что мы все пойдем к ним в батраки, к новым помещикам! – продолжал шелкоткач, предлагая инженеру папироску. – Курите, я вас уважаю. Я вижу по лицу, кто понимающий. Вот тогда они нам покажут! Я знаю, что такое социализм. Это святая каторга! пока не дойдешь до точки! Но чтобы все, все! А они нас в кабалу возьмут, господа мужики, помещики! Заграбастали всю землю – возьми У их!

– Вы возмущаете товарищей против трудящегося крестьянства… – огрызнулся солдат.

– Вникните, господин, в мои мысли… – приставал птичник. – Некому покупать из любви. Теперь электричество., полотеры, например…

– Сами натирают!

– А куда плотника деть, большие миллионы? – сказал извозчик. – У меня братья плотники, Владимирской губернии… песок, земли мало…

– А столяр? Высокого столяра, который разные штуки… А я вот золотарик! Кто меня обнадежит?!

К столу наваливались груди, головы.

– Кинарейка – малая вещь, а для нее обиход надо…

– Погодите про кинарейку! Стройка есть? Как теперь с домами насчет стройки? Раз кризис! Весна подошла, армия по своим местам! – кричал шелкоткач. – Куда маляры, штукатуры, кровельщики, плотники, кирпичники, землекопы, возчики, водопроводчики, монтера! Кто может строиться? А все при делах были…

– А извозчики?! Про нас не понимаете, в чем беда?

– Вы – жулье, на господскую землю пойдете, не подохните. А по шелкоткацкому, например…

– А тут эти еще черти, китайцы шляются! Вот кого надоть гнать отсюда, – сказал солдат, показывая на мальчишку-китайчонка, с ножами. – Объедают Россию.

– А как немца нанесет, – вот буде-ет!

– Заточит…

– А татары не лишние? Лошадей жрут в такое время! Лошадь для производства земли, а они уничтожают!

– Торговля уничтожается. Куда приказчику?

– Все к ним пойдем! – ткнул пальцем в солдата шелкоткач. – Корми! Землю забрал, сахарные заводы разбил, – корми!

– Вот темнота какая! – с досадой сказал солдат. – Я объясню задачу. Ты чего в меня тычешь?! Кто все начал? Рабочий класс! У нас в деревне теперь так решено: рабочему классу – на-ка вот! – показал солдат пальцами. – Мы производящие, а вы чего?

– Вон он про гроба-то все! Им издаля видать.

Китайчонок, поиграв ножами, пошел с шапкой. Никто не дал. Только инженер бросил марку.

– Стойте! – стукнул он кулаком. – Я вам решу задачу. Горе в том, что все вы за чужой спиной крылись, господа захребетники!