Время демографических перемен. Избранные статьи - Анатолий Вишневский

Не лучше обстоит дело и с объяснением неблагоприятных тенденций смертности. По мнению ряда исследователей, они обусловлены неспособностью советского общества осуществить «вторую эпидемиологическую революцию» [36], в этом можно видеть фундаментальную причину затяжного эпидемиологического кризиса. Но почти не изучены и не поняты конкретные механизмы, тормозящие переход, их социокультурные или иные детерминанты, нет специалистов, владеющих методологией такого изучения.

Анализ региональных особенностей демографических процессов. Одной из главных черт демографических процессов в СССР во второй половине XX в. были огромные региональные различия, превращавшие страну в своеобразную модель мира со своим «третьим миром», «севером», «югом» и т. п. Отсюда и повышенный интерес к анализу региональной дифференциации демографических процессов.

Особенно заметной была дифференциация рождаемости, процессов формирования семьи и ее демографических типов – здесь нередко наблюдались двух-, трехкратные и даже бо льшие различия показателей. Например, в конце 1970‑х годов коэффициент суммарной рождаемости составлял в Латвии 1,88, в Таджикистане – 5,76, средний размер семьи – соответственно 3,1 и 5,7 человека; доля семей, имеющих трех и более детей до 8 лет, – 4,4 и 49,6 %; число разводов на 1000 супружеских пар – 22,1 и 8,6 и т. п. Изучение этих и подобных им различий, факторов, детерминирующих тот или иной тип демографического поведения, стало одним из главных направлений исследовательской деятельности. Несмотря на концентрацию научных центров в Москве, немало исследований велось и в других городах, особенно в столицах союзных республик. Ограничимся двумя примерами, относящимися к республикам с диаметрально противоположной демографической ситуацией. С одной стороны, это исследование латвийскими демографами (П. Эглите с соавторами) различных аспектов демографического поведения в типичной для их республики постпереходной ситуации [37]. С другой стороны, это работы узбекских демографов по изучению тех же проблем, но на ранних стадиях демографического перехода [38].

С самого начала было ясно, что главным фактором, предопределявшим региональное своеобразие, был этнический. Поэтому уже при анализе результатов первых крупных общесоюзных опросов были выделены основные группы национальностей, или этнодемографические группы, резко различавшиеся характеристиками демографического поведения, усилился интерес к его этнокультурной детерминации. Но в то же время углубление исследований и новые факты указывали на то, что ссылка на «этнический фактор» сама по себе ничего не объясняет. Совсем недавно сменили тип своего демографического поведения восточнославянские народы СССР, на глазах то же самое происходило у молдаван, армян, назревало у азербайджанцев и т. п. Постепенно осознавалось, что «выделение особого национального фактора рождаемости требует оговорок», ибо в прошлом традиции многодетности существовали у всех народов, переход к малодетности не был связан с изменением основных этнических особенностей [39].

В конце концов региональные или этнические особенности демографических процессов стали все чаще толковаться как исторические – в духе теории демографического перехода, а типологические группы укрупнились. Например, если при анализе результатов крупных обследований рождаемости в 1960‑1970‑е годы выделялись четыре этнодемографические группы, то в 1980‑е речь шла уже только о двух группах – допереходной и постпереходной, иногда говорили о трех группах, или типах – допереходном, переходном и постпереходном [40]. Впрочем, полного единодушия в истолковании региональных или этнорегиональных особенностей не было, часть демографов продолжала рассматривать высокую рождаемость (в частности в Средней Азии) не как преходящую историческую черту, а как не подлежащую изменению этническую или религиозную традицию.

Общая оценка демографической ситуации. Анализ отдельных демографических процессов в СССР подготовил появление синтезирующих работ, которые содержали обобщенный взгляд на воспроизводство населения в целом. Динамика показателей была типичной для стран, переживавших демографический переход. С 1926 по 1970 г. коэффициент естественного прироста упал с 23,7 до 9,2 промилле, нетто-коэффициент воспроизводства – с 1,680 до 1,126, нетто-потенциал демографического роста – с 1,44 до 1,17, доля лиц в возрасте 60 лет и старше выросла с 6,7 до 11,8 % [41].

Однако население СССР было демографически неоднородным. В основном перемены происходили в России и большинстве европейских республик, где нетто-коэффициент воспроизводства все чаще опускался ниже 1 – в Латвии и Эстонии с конца 1950‑х годов, на Украине и в России – с 1960‑х, в Белоруссии – со второй половины 1970‑х. Демографические прогнозы, составлявшиеся на рубеже 1970‑х и 1980‑х годов, предсказывали появление в этих республиках в конце века или в начале следующего отрицательного естественного прироста. Для них на первый план выходили проблемы, связанные с угрозой депопуляции и нарастающим старением населения. В то же время другие республики, прежде всего среднеазиатские, переживали демографический взрыв, здесь нет то-коэффи ци ент воспроизводства часто превышал 2, иногда даже 2,5, население росло небывалыми в их истории темпами, сохраняя при этом «молодую» возрастную структуру; приходилось задумываться прежде всего о том, как замедлить рост населения.

В 1980‑е годы наличие в разных частях страны двух противоположных демографических ситуаций было уже хорошо осознано демографами и все более внимательно и углубленно изучалось ими. Нередко они не ограничивались чисто академическими исследованиями, оказывались вовлеченными в общественные дебаты, связанные с общей оценкой ситуации. В СССР, как и везде, это приводило к поляризации взглядов внутри самой демографической науки.

Применительно к «европейской» ситуации низкой рождаемости эта поляризация проявлялась прежде всего в отношении к пронаталистской демографической политике. Хотя падение рождаемости ниже уровня простого воспроизводства не приветствовалось никем из демографов, часть из них избегала излишней драматизации ситуации. Эти ученые считали, что речь идет о закономерном эволюционном процессе, в ходе которого не только разрушаются прежние стимулы к деторождению, но и созидаются новые, которые в конечном счете способны приостановить падение рождаемости. Но эти стимулы нельзя создать искусственно, перепрыгивая через необходимые этапы развития. Представления о возможности управлять рождаемостью с помощью политики – иллюзия, опровергнутая опытом многих стран. Поэтому следует направлять усилия не на противодействие семьям в реализации их демографических намерений, а на то, чтобы максимально содействовать реализации этих намерений [42]. Такая позиция вызывала критику со стороны пронаталистски настроенных демографов. Они считали ее пассивной и настаивали на выработке активной политики, направленной на усиление «потребности в 3–4 детях» [43].

Не было единодушия и в отношении «азиатской» ситуации высокой рождаемости. Часть демографов полагала, что «ломка старой традиции многодетности и нерегулируемой рождаемости… является важнейшей задачей оптимизации демографического развития» и «подписалась под тезисом о необходимости устранить демографическую исключительность (имеется в виду многодетность) целых народов с помощью широкой пропаганды и распространения современной контрацепции и активного вовлечения женщин в общественное производство» [44]. В то же время другие авторы утверждали, что условия социализма «создают для среднеазиатских народов широкие возможности для проявления национальных традиций, в том числе и традиции многодетности», а «общая направленность политики в области рождаемости… во всех социалистических странах состоит во всемерном ее поощрении» [45].

До середины 1980‑х годов споры велись преимущественно в научной среде. В последние 10 лет демографические сюжеты стали едва ли не обязательным элементом общеполитических дискуссий. При этом многое изменилось и в самой ситуации – и демографической, и политической. В частности, Россия в большей степени ощутила последствия длительного снижения рождаемости, естественный прирост ее населения начиная с 1992 г. стал отрицательным, в общественном мнении начало складываться представление, что страна переживает необыкновенную демографическую катастрофу. В этой обстановке профессиональные демографы подчеркивают, что, несмотря на некоторые новые моменты, нынешняя демографическая ситуация предопределена тенденциями прошлых десятилетий. Вероятно, можно согласиться с тем, что Россия переживает демографический кризис, особенно если говорить о смертности, но это – не новое явление, современный демографический кризис начался в СССР в середине 1960‑х годов.