Шолохов - Андрей Воронцов

— Да ладно тебе — «решил сделать вид»! — махнул рукой Петр Кузьмич. — Рассказывай! Небось хотел совместить приятное с полезным!

— Попрошу не перебивать… Но чуть я о нем — она ротик на замок и пальчиком грозит! Выучка! Но я же таких дамочек знаю, как у них языки развязываются. Пригласил ее пообедать в ресторан, в «Националь». Для отвода глаз взял с собой Фадеева, чтобы, стало быть, не компрометировать жену наркома. Когда он хорошенько выпил и закусил, я ему шепнул на ухо: «Саша, ты не оставишь меня погутарить вдвоем с дамой?» Он в этих вопросах понятливый, сразу поднялся, сказал: «Дела» — и был таков. Ну а я принялся усиленно угощать Евгению Соломоновну, комплименты ей говорить. Сказал, гад, что она мне нравится как женщина. Тут она стала пословоохотливей. В общем-то, узнал я не очень много, да и не то, что хотел, но… Стал спрашивать ее, счастлива ли она в личной жизни с мужем, а она мне тут и брякнула. — Михаил сделал многозначительную паузу, обвел глазами друзей. — Оказалось, Ежов со своей царицей Савской не живет как с женщиной. «А с кем же он живет?» — с наивным таким видом спрашиваю ее. «С женщинами — не живет», — отвечает.

— А с кем — с мужиками, что ли? — скривился Луговой.

— Точно так же и я у нее спросил. А она эдак бровью повела: понимай, мол, как хочешь, если не дурак. А теперь подумайте, что это значит, если он с мужиками спит.

— А что это значит? — заржал Луговой.

— Это, брат, многое значит! Обычный-то развратник на таком посту человек ненадежный — слишком многое скрывать приходится, а гомосексуалист тем более! Он зависит от любого человека, кто знает о его тайной страстишке! Знаешь, как говорят: «Коль начальник педераст, он и Родину предаст!»

— Слушайте, я знаю чекистов, — сказал Погорелое. — У особо рьяных из них просто не стоит — ни на жен, ни на любовниц.

— Может, и так, — вяло согласился Михаил.

…Они не знали, что в их номере к этому времени уже установили прослушивание. В этот же день, 29 октября, Евгения Соломоновна Хаютина-Ежова была по приказу своего мужа арестована и помещена на принудительное лечение в подмосковный психиатрический санаторий.

Погорелов провел в Москве уже больше суток, а вызова к Сталину все не было. Все эти дни Михаил и Луговой не брали в рот ни капли спиртного, ожидая звонка Поскребышева, а выпить, снять нервное напряжение очень хотелось с самого дня отъезда.

Да и тягостно было просто так, без дела, сидеть в гостиничном номере.

Погорелое, перейдя на «нелегальное положение», тоже, естественно, эти две недели постился. Шолохов и Луговой поменяли свой номер на трехместный (к великой досаде «слухачей», наверное), но втроем, как водится у русских людей, им вести трезвый образ жизни стало значительно труднее. Вечером 30 октября, когда день в очередной раз прошел впустую, Михаил сказал: «Баста! Нельзя же так измываться над православными! Уж лучше бы убили!» — и пошел в буфет за коньяком. С отвычки врезали крепко, забыв про бдительность… Около одиннадцати, когда буфет уже закрылся, Михаил неверными шагами, да еще придерживая Погорелова, который взялся его конвоировать, пошел в ресторан за новым «горючим». Хорошо знающий его «мэтр» выдал ему две бутылки «КС». Шолохов стал рассовывать их по карманам, наткнулся на наган, вытащил его, сунул «мэтру»: «Подержите, пожалуйста». Ресторанный служака испуганно отшатнулся. Погорелое, осклабившись, сграбастал оружие, пояснив «мэтру»: «Зажигалка».

Утром, продрав глаза, сели, небритые, опохмеляться. И тут резко зазвонил телефон. Это был Поскребышев. Он велел Шолохову и Погорелову немедленно ехать в Кремль, а Луговому сидеть и ждать у телефона. Почему он должен остаться, Михаил не понял, но думать над этим было некогда. Они наскоро побрились и побежали вниз, где их ждала машина.

Когда шли по кремлевскому коридору, Погорелов вдруг тихонько запел: «Эй вы, морозы, вы, морозы лютые…» Шолохов столь же тихо подпел ему, потом сказал:

— Вот вернемся, тогда споем во весь голос, или… — он показал пальцами решетку.

Поскребышев при их появлении потянул носом, прошипел:

— Вы что, с ума сошли? Ведь ваша судьба решается!

Шолохов и Погорелов повесили головы. Поскребышев отвел их в приемную, поставил на стол чай, бутерброды, фрукты. Потом всыпал в ладонь каждому по горсти кофейных зерен:

— Погрызите.

Михаил с Иваном попили чайку, пожевали зерен. Тут дверь открылась, и в глазах зарябило от чекистских ромбов. Поскрипывая сапогами и портупеями, в приемную вошли гуськом Гречухин, Коган, Щавелев и «Лука Мудищев». Они как ни в чем не бывало поздоровались с Шолоховым, демонстративно не замечая Погорелова, и молча уселись напротив. Михаил встал и пошел к Поскребышеву:

— Саша, я, конечно, не выдержал напряжения и выпил, каюсь. Но ты-то трезвый! Как же ты посадил меня в одной приемной со сволочами, которые хотели меня убить? По-твоему, это очень остроумно?

— Но куда же мне их девать? У нас же не дворец бракосочетаний, где жених с невестой ждут церемонии в разных помещениях. Успокойся. Тебе еще у Сталина с ними сидеть, привыкай. Ждать осталось совсем недолго. Сейчас подъедет Луговой.

Михаил вернулся в приемную, где в гробовом молчании сидели друг против друга Погорелов и энкавэдэшники. Через несколько минут появился Луговой, опешил на секунду, увидев Гречухина с компанией, но затем, придав рябому лицу невозмутимое выражение, подсел к Михаилу, шепнул ему на ухо: «Сейчас, когда я был у Поскребышева, к Сталину прошел Ежов».

В дверях показался Поскребышев.

— Товарищ Сталин приглашает всех, — сказал он.

Когда они вошли, в кабинете, за столом для заседаний, сидел с непроницаемым лицом один Ежов. Сталин расхаживал по дорожке. Он указал ростовским энкавэдэшникам на стулья рядом с их наркомом, потом подошел к Шолохову и Луговому, тепло поздоровался с ними и усадил напротив чекистов.

— А где товарищ Погорелов? — спросил генсек.

Михаил указал на Ивана. Сталин, улыбаясь, крепко пожал ему руку и указал на место рядом с Шолоховым. Тут открылась другая дверь, и из нее вышли члены Политбюро — Молотов, Маленков и Каганович. Они сели рядом с вешенцами. Сталин неторопливо оглядел всю компанию и сказал:

— Доложите, товарищ Шолохов, послушаем вас.

Михаил встал, собрался с мыслями:

— Я уже рассказывал несколько дней тому назад товарищу Сталину, что вокруг меня ведется враждебная, провокационная работа. Органы НКВД собирают, стряпают материалы в доказательство того, что я якобы враг народа и готовлю на Дону антисоветское восстание. Есть информация, что Гречухин, Коган и другие даже разрабатывают планы моего физического уничтожения. Я прошу положить этому конец, прошу ЦК оградить меня от подобных актов произвола. Подробнее о ростовском заговоре вам, наверное, доложит товарищ Погорелое.