Черная книга смерти - Гордон Далквист

Пальцы стеклянной женщины, когда пуля раздробила ей запястье, впились в тело Ксонка… остались они там или нет? Какой, должно быть, хаос творился в его голове — столько стекла в непосредственной близости от сердца, легких, крови, струящейся по жилам… И все же во время их недавней схватки Чань не заметил в своем противнике никаких признаков слабости…

— Но вас ранили раньше… я смотрю, вы обработали рану весьма благоразумным способом.

Ксонк сплюнул на разбитые камни — словно вязкая синяя лента вылетела изо рта.

— Могу только предполагать, что сейчас у вас в голове, — продолжал Чань. — На ум приходят африканские долгоносики, которые выедают человеческий мозг от уха до уха. Их жертва все это время остается в живых, но теряет контроль над своими конечностями, потом — дар речи, способность мыслить, перестает замечать, что ходит под себя…

Ксонк весело рассмеялся, крепко зажмурившись, а потом игриво ткнул загипсованной рукой в сторону Чаня.

— Ощущения просто необыкновенные, Кардинал… вы и представить себе не можете! Наслаждение от действия, эффект присутствия, даже боль… словно опиумный дым в крови… только в моем случае сон не приходит. Нет — одно жуткое бодрствование! — Смех Ксонка пресекся кашлем, и он снова сплюнул.

— Вы, как это ни странно, пребываете в веселом настроении, — заметил Чань.

— А почему бы и нет? С чего мне переживать? Из-за того, что я умираю? Но смерть всегда шла рядом со мной. Из-за того, что я стал вонючим изгоем? И это всегда было возможно. Посмотрите на себя, Кардинал. Разве мать родила вас для этого? Разве ее глаза светились бы гордостью при виде ваших изысканных манер? Ваших титулованных друзей? Ваших добродетелей?

— Не вам бы говорить о семье. Что вы от нее получили — дурное наследство, развратные наклонности?

— Более чем согласен! — прорычал Ксонк со всей злобой гадюки, в бешенстве укусившей себя саму.

Чань рискнул высунуться еще раз и посмотреть на кромку обрыва в вышине. Выстрела не последовало, но все равно он быстро убрал голову. Глаза Ксонка были закрыты, но веки подергивались, как у спящей собаки. Чань обратился к нему:

— Ваши прежние сообщники не очень-то обрадовались, увидев вас.

— А что им радоваться? — хрипло пробормотал Ксонк.

— Разве ваш Процесс не прививает преданности? Рабской верности?

— Не говорите глупостей. Процесс обостряет амбиции. Вот в чем риск, когда управляешь посредством страха. Пока наши приверженцы знают, что неповиновение будет подавлено, они хранят исступленную преданность. Но если, — тут Ксонк прыснул как-то уж слишком легкомысленно, — хозяева отпускают вожжи… или же имеют глупость умереть… то всякие ограничения исчезают. Мы опускаемся до их уровня, или они поднимаются до нашего… даже скорее так, поскольку знание — это такая область, где шансы у всех равны.

— Это потому, что граф мертв?

— Да уж, малоприятное состояние.

Ксонк повел головой, словно борясь с невидимой рукой, сжимавшей его шею, потом громко выдохнул.

— Но вы забываете о моем семейном бизнесе, Кардинал… я вовсе не такой дилетант, каким могу показаться. Может быть, вы, как человек, не чуждый знаний, скажете, что тут случилось…

Ксонк обвел развалины загипсованной рукой. Чань, к своей досаде, только теперь обратил внимание на характерные борозды среди пожарища — они четко указывали на место первоначального и массивного воспламенения.

— Фугас.

— Или даже два, — сказал Ксонк. — Взорваны после того, как отсюда вывезли оборудование графа. Ни одной из его адских машин здесь не осталось. Как и в лаборатории…

— Вы ошибаетесь.

— Нет! Чувствуете запах пороха в пепле?!

— Я не о том, что здесь. — С обонянием у Чаня было неважно, и он расстроился оттого, что не заметил очевидного. В лаборатории взрыва не было. Там был пожар, и сперва загорелись химикалии графа. Хотя и оттуда унесли его вещи… по крайней мере, картины… Возможно, им не хотелось устраивать взрывы внутри дома.

— Это дело рук человека, которому все равно, где взрывать — внутри дома или нет.

Ксонк улыбнулся.

— Итак, у нас есть два источника пожара. А значит, были и два исполнителя… любой, кто имеет допуск к нашим боеприпасам, может добывать их в больших количествах. Наша стеклянная дама здесь ни при чем — эти же самые вопросы она задавала мне в саду. И, похоже, искренне.

— Так кто же это сделал?

— Одному богу известно. А где ваши ревностные сторонники?

— Понятия не имею. Может, мертвы?

— Как вы спокойны, Кардинал.

— Я полагал, что вы ярый приверженец графини.

— Кто может противиться ее чарам?

— Вы пытались убить ее — я видел это собственными глазами.

— И опять же: кто не пытался? Да вы и сами пытались несколько раз.

— Ну, я не из числа ее почитателей, — ответил Чань, удивляясь тому, что это так. — Но с удовольствием сделал бы это сейчас.

— Как приятно встретить единомышленника.

Ксонк поднял голову и посмотрел на край гигантской воронки. Выстрелов больше не было.

— Графиня забрала вашу шкатулочку, верно? — спросил Чань.

Ксонк поморщился от какой-то внутренней боли (синее стекло бередило ткани, в которые было вморожено) и прокряхтел утвердительный ответ.

— И что же в ней было? — продолжил Чань. — Один из приборов графа?

Ксонк опять закряхтел от нового приступа боли, острее прежнего, и ударил носком ботинка о землю, подавляя громкий крик и дыша по-бычьи. Когда боль немного отпустила, лицо Ксонка стало еще более изнуренным, краснота вокруг глаз — более яркой, а его зубы обрели лазуритовый оттенок — то ли изменился цвет эмали, то ли на зубах появился налет. С каждым рваным выдохом на его губах появлялась синяя пена.

— Да, — прошептал наконец Ксонк. — Я должен вернуть ее… и я должен вернуть мою книгу… и я должен найти необходимую энергию… и необходимый сосуд… все верно… и все почти недостижимо. Я не глуп, Чань. Если я презираю гордую добродетель истинных глупцов, вроде… как там его?… вашего драгунского капитана… глупцов, которых я пристреливал бы каждый день перед завтраком… если я презираю такую добродетель, то потому, что… несмотря на мое положение и привилегии… я был изгоем. Я изучал пределы того, что может выдержать человечек… без всяких ограничений, прекрасно понимая, что такие искания могут поглотить мою душу… наподобие бразильской рыбки, которая объедает бычью тушу до костей… вы бывали в Бразилии?

Чань фыркнул.

— Жаль, — просипел Ксонк. — Это тяжкое испытание… разрушение человека, человеческой души в таком масштабе… Любой идиот знает мотивы своих врагов… и только единицы знают собственные мотивы. Но когда мужчины и женщины продаются и покупаются так открыто… ты сам обесцениваешься… но и мудреешь. В нашем цивилизованном обществе мы боремся за право стать собственностью самых порочных хозяев. Я сам из порочной семьи и знаю, о чем говорю.