Современный детектив ГДР - Вернер Штайнберг

Крейцер и Арнольд переглянулись. Углы рта у Арнольда подозрительно дернулись. Крейцер показал Вейнтрауту свое удостоверение.

Вейнтраут насадил на нос очки и принялся разглядывать его.

— Боже милостивый! Этого… нет, этого не может быть! — залепетал он. — Бригитта совершила преступление?! Разве… — Драматическим жестом он снял очки и устремил прямо перед собой невидящий взгляд. — А я-то, я-то… — Он проглотил слюну. Кадык его судорожно дергался. — Я-то собирался… — Узкие губы будто свело судорогой.

Крейцер и Арнольд привыкли к самым различным реакциям людей, которым предъявляли удостоверение, но такого они еще никогда не видели. Крейцер даже немного растерялся и сказал:

— Помилуйте! У вас нет никаких причин волноваться! Объясните нам, пожалуйста…

Доктор Вейнтраут медленно поднял глаза. Он был бледен, его длинные пальцы дрожали.

— Прошу простить меня, — прошептал он, — я испытал своего рода шок, все получилось так неожиданно. А нервы мои, они и так на пределе в последнее время. Я предчувствовал, я давно уже предчувствовал, что назревает катастрофа. Она просто висела в воздухе.

— Не понимаю, — покачал головой Крейцер. — Мы ведь всего только хотели узнать, на работе ли фрейлейн Альвердес.

Мало-помалу Вейнтраут пришел в себя, откинулся в кресле и сказал голосом, полным глубокой усталости:

— Разумеется, я обязан вам объяснить. Мое поведение, бесспорно, показалось вам смешным, и, признаюсь, мне крайне стыдно.

Он глубоко вздохнул, не глядя, достал мягкую тряпочку из ящика и начал машинально протирать стекла очков. Затем медленно, с трудом подбирая слова, продолжал: — Ну, чтобы покороче: я в субботу обручился с фрейлейн Альвердес. После долгих, после мучительных месяцев ожидания я наконец получил ее согласие, правда не без оговорок. И тем не менее последние два дня я испытывал блаженство, неведомое мне прежде, хотя и сознавал, что отдаюсь преступным иллюзиям. Как я уже говорил, меня давно терзало недоброе предчувствие, что у Бригитты есть какие-то тайны. Однако я и помыслить не мог, что она окажется запутанной в дела, которыми интересуется уголовная полиция. — Он откинул голову на высокую спинку своего кресла и мрачно уставился в потолок.

— Да нет, у нас просто несколько вопросов к фрейлейн Альвердес. И вам из-за них не стоит волноваться. Вы знаете, где мы можем ее найти?

Вейнтраут кивнул.

— Дома, скорей всего. Она позвонила сегодня утром и сказала, что больна. Сильная мигрень. У нее часто бывают мигрени. И однако, мне показалось странным… Голос у нее был — как бы это выразиться — какой-то ускользающий, я даже подумывал, не навестить ли мне ее сегодня вечером. Она, правда, не велела к ней заходить, по крайней мере до тех пор, пока мы не объявим о нашей помолвке.

— А как она объяснила этот запрет?

— Да никак, — смущенно признался Вейнтраут. — Просто не хочет, и все тут. Стоит мне сказать хоть слово, которое ей не по душе, она сразу просит избавить ее от моих воспитательских замашек, а если мне, мол, не нравится, я могу убираться ко всем чертям. И я, разумеется, тут же уступаю.

— Еще один вопрос, господин Вейнтраут. Вы говорили, что у госпожи Альвердес есть тайны от вас. Это просто подозрение или вам известны какие-нибудь факты?

У Вейнтраута сделалось озабоченное лицо.

— Фактов в прямом смысле слова нет, это намеки, или, правильнее сказать, известные моменты, которые поначалу вызвали у меня удивление, перешедшее потом в недоверие. Так, например, ей кто-то звонит раз или два в неделю, но, кто и зачем, она объяснять не желает. Далее, я ни при каких обстоятельствах не смею открывать сумочку Бригитты, не смею даже сбегать за ней, когда Бригитта ее где-нибудь забудет. Порой она запрещает мне провожать ее до автобуса, на котором едет домой. Все это не укладывается у меня в голове. Но на другой день после таких стычек она бывает со мной особенно мила. А когда я спрашиваю у нее, в чем дело, она выходит из себя и не удостаивает меня ответом. Так я уж и не спрашиваю, чтобы не ссориться с ней.

— И больше у вас нет никаких причин для дурных предчувствий?

— Никаких. А разве этого мало? — возмутился Вейнтраут.

Крейцер и Арнольд почти одновременно вздохнули. — Разрешите спросить вас, — сказал доктор Вейнтраут и нервическим движением сплел свои длинные пальцы, — серьезно ли фрейлейн Альвердес… я хочу сказать, в ее жизни, которую она от меня скрывает, нет ли в этой жизни какого-нибудь мужчины, который ей близок?

— Видите ли, — сказал Крейцер, подыскивая слова, — мы не имеем права вмешиваться в личную жизнь граждан. Я на вашем месте попытался бы сам добиться у нее ответа.

— Ах так, — пробормотал Вейнтраут и часто-часто закивал головой. — Во всяком случае, я вам очень признателен. — Он устремил взгляд на посетителей и внезапно содрогнулся. — Вы все еще стоите! Я и впрямь ужасно невежлив. Ради бога, извините! Ради бога, садитесь!

Он вскочил, приволок два мягких зеленых стула, что стояли возле окна, поставил их перед своим письменным столом.

— Большое спасибо, — сказал Крейцер, — но вы, пожалуйста, не беспокойтесь, наш разговор все равно уже закончен. Разрешите откланяться.

— Неужели? Ну тогда…

Вейнтраут пожал плечами и унес стулья на прежнее место, после чего попрощался с посетителями.

Внизу, в вестибюле, Крейцер и Арнольд снова удостоились лицезреть вахтера. Он уже проснулся и сидел у дверей своей комнаты на изодранном плетеном стуле, сложив руки на животе. Он благосклонно кивнул им.

До Вильгельмсхорста добирались двадцать минут. Темные облака громоздились над лесистыми холмами, снова припустил дождь. Капли барабанили по машине, стекла запотели изнутри. Шофер, чертыхаясь, включил дворники и отопление.

У госпожи Оверман уже горел свет. Они позвонили, и немного спустя она сама в махровом красно-зеленом халате и с чалмой на мокрых волосах открыла им дверь.

Крейцер объяснил, что они пришли к фрейлейн Альвердес.

— Фрейлейн Альвердес больна. Но если вы согласны подождать, я поднимусь и спрошу, может ли она принять вас.

Госпожа Оверман взбежала по лестнице, шлепая ванными сандалетами, где-то наверху открылась дверь, послышался шепот, после чего госпожа Оверман крикнула:

— Поднимитесь, пожалуйста.

Наверху в маленьком коридорчике сильно пахло бадузаном. Госпожа Оверман кивком указала на среднюю из трех дверей, улыбнулась и скрылась за другой дверью.

18

Бригитта Альвердес возлежала на широкой тахте в позе, которая привела бы в восторг любого художника, специализирующегося на обнаженной натуре. Легкий шелк бордового с глубоким вырезом кимоно скорее подчеркивал, чем скрывал ее формы. Перламутровые пуговицы кимоно не были застегнуты донизу, и смуглые ноги открыты много выше колен.

В комнате стояла приятная теплота. Два электрических рефлектора на низкой печке с расписанными от руки изразцами светились красными спиралями, уставив отражатели как раз на тахту. Пахло свежим кофе, и на мозаичном столике у изголовья тахты стояла стеклянная баночка с растворимым кофе, недопитая чашка и серебряная сахарница.

Возле вазы с букетом поздних астр лежали стеклянные трубочки с таблетками и роман карманного формата в розовой целлофановой обложке. В эмалевой пепельнице лежала надорванная пачка сигарет.

Когда Крейцер и Арнольд вошли, она развела скрещенные на затылке руки и слегка приподнялась. Белокурые волосы, подхваченные зеленой лентой, упали ей на глаза. Она откинула со лба непослушные пряди и снова засунула острыми ноготками под ленту.

— Если угодно, прошу садиться, — скучливо протянула она и указала на два кресла в черную и белую клетку, стоящих подле ее тахты.

Крейцер, раздосадованный этим небрежным тоном, спросил:

— Почему вы в пятницу сказали нам неправду? Не будь ваших ложных показаний, нам не пришлось бы потратить столько времени.

— Не кричите! У меня болит голова, и вообще я прескверно себя чувствую.

— Мы видим, — буркнул Крейцер, переложил с кресла на ковер газеты и журналы и сел. — Не будете ли вы так любезны объяснить противоречие между вашими показаниями и показаниями госпожи Оверман, которая сообщила нам, что у вас были гости в тот вечер, когда произошло столкновение?

Она состроила гримасу оскорбленной невинности, взяла плед, развернула его и с раздражающей медлительностью укутала ноги.

— Просто не пойму, чего вы от меня хотите, — равнодушно сказала она. — Я вам не лгала, и никаких противоречий тут нет. Насколько я могу припомнить, я никогда не утверждала, что у меня в тот вечер вообще никого не было. Вы спрашивали, был ли у меня доктор Николаи, и я в соответствии с правдой ответила отрицательно.

— Но какой-то мужчина у вас был? Этого вы не отрицаете?