Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

А вот в Средней Азии началось вооруженное восстание. Мало того, что указ прозвучал в разгар полевых работ, его восприняли как скрытый набор в армию, тогда как коренное население Туркестанского края было освобождено от несения воинской повинности. В крае никогда не проводился учет населения, а потому призыв мужчин определенного возраста было просто невозможно осуществить без предварительной переписи. Составление списков подлежащих трудовому призыву лиц было поручено кадиям и биям, которые весьма произвольно, в том числе и за деньги, трактовали императорский указ. «В итоге стали распространяться сведения о том, что это не набор на тыловые работы, а скрытый призыв на фронт, необходимый для того, чтобы истребить население Туркестана, а на эти земли переселить русских»[1022]. 4 июля в Ходженте прошла многочисленная демонстрация протеста, при разгоне которой были убитые. После этого вслед за Ходжентом восстали Ташкент, Самарканд, Джизак. Громили местные администрации, под горячую руку попадало и всем русским.

18 июля Туркестанский край был объявлен на военном положении. Царь вернул с фронта к исполнению обязанностей туркестанского генерал-губернатора Алексея Куропаткина, который застал в местной администрации удручающую картину: «Мартсон, и.о. генерал-губернатора, — развалился. Сыр-Дарьинский военный губернатор Галкин каждый день пьян. Самаркандский Лыкотин — слепой… Правитель канцелярии Ефремов, который вертит все дела, очень подозрителен и, кажется, нечисто ведет дела»[1023]. Ему пришлось сильно сократить список лиц, мобилизуемых на трудовой фронт, но протестное движение на спад не шло. Более того, в ряде уездов Узбекистана и Северной Киргизии восстание приняло форму джихада. К октябрю 1916 года сопротивление было подавлено во всех центральноазиатских областях за исключением Тургайской, где действовал 15-тысячный отряд Амангельды Иманова. Против него был брошен предназначенный для фронта корпус генерала Лаврентьева в составе 17 рот, 18 сотен и 4 специальных эскадронов[1024]. К концу года затих и Тургай.

Зато возмущенно бурлила столица. Источником прямой информации с места событий выступал Керенский, на две недели заехавший в Ташкент, Бухару, Самарканд и Андижан. Вернувшись, он заявил с думской трибуны, что «туркестанское восстание было спровоцировано грубой политикой центральных властей, произволом и взяточничеством чиновников на местах»[1025].

О напряжении, волнениях, сепаратистских настроениях на окраинах страны в Петрограде было хорошо известно. Департамент полиции докладывал 30 октября 1916 года: «Боязнью немецкого засилия объясняют эстонцы свое недоверие правительству, что, будто, заставляет их искать сближения с немцами, значение которых в Прибалтийском крае, по мнению эстонцев, и после войны будет прежнее, почему останется и экономическая зависимость крестьян от немецких помещиков.

Армяне недовольны центральным правительством за то, что, по их мнению, оно подготовляется отклонить автономию Армении.

По-прежнему отрицательно отношение к русской власти в Финляндии, которая, однако, не возлагает уже надежд, как ранее, на русские оппозиционные партии (кроме финляндских социал-демократов, рассчитывающих на помощь российского пролетариата), а надеется более на «давление» из-за границы.

Наконец, настроение туземного населения Туркестанского края представляется также значительно повышенным и нервным, долженствующим вылиться… даже в формы открытого выступления против русского владычества в крае»[1026]. Однако Департаментом полиции все эти проблемы справедливо воспринимались как «частные» причины недовольства населения в сравнении с общими для страны экономическими затруднениями и набиравшим силу политическим кризисом.

Действительно, силы национального освобождения были далеко не главным фактором Крушения России. «Как это не покажется неожиданным, но расписанные в исторических текстах буквально по минутам «национальные движения» в империи Романовых были маргинальной формой культурных и социально-политических манифестаций, крайне редко облекаемые в риторику национализма, а тем более в его сепаратистской форме, — подчеркивает академик Тишков. — …Историческая драма состояла в том, что правящий центр оказался слабым, и верх одержали силы радикального передела и социальной революции, которые взяли в союзники быстро народившиеся периферийные национализмы этносепаратистского характера»[1027]. Толчком к дезинтеграции страны были не национальные движения, а события в центре власти. Эти движения стали не причиной, а следствием Февраля.

Хотя активные попытки сокрушить Россию через подстегивание внутренних национальных конфликтов предпринимались и извне.

Глава 8

ВЕЛИКИЕ ДЕРЖАВЫ

Духи русской революции — русские духи, хотя и использованы врагом нашим на погибель нашу

Мир начала XX века был глобализирован в гораздо большей степени, чем нам представляется. На российской политической сцене играли и внешние актеры. Речь идет не только о войне, которая выступала решающим внешним фактором. Как и другие воюющие страны, Россия была объектом подковерной дипломатии, подрывных усилий спецслужб, международных пиар-кампаний, финансовых махинаций. «Последняя европейская война, — писал Керенский, — ввела в практику всех воюющих государств не только ядовитые газы для физического отравления неприятеля; нет, в эту войну в неслыханном ранее размере пользовались ядовитыми газами пропаганды и подкупа как средством вооруженной борьбы для духовного разложения неприятельских тылов»[1028].

У российской революции была глубокая внутренняя логика. Но это не значит, что другие страны не пытались на эту логику повлиять, направляя развитие событий в выгодное именно им русло. Усилия предпринимались немалые, и многие из них реально вели к подрыву монархической российской государственности. Причем занимались этим не только враги.

Противники

Мнение о Германии как главном творце русской революции высказывали многие ее современники. «Немцы были единственным народом в Европе, который знал Россию. Они знали Россию лучше, чем сами русские. Они давно знали, что царский режим, со всеми его недостатками, только и мог продлить сопротивление, которое оказывала им Россия. Они знали, что после падения монархии Россия будет в их полном распоряжении. И они не останавливались ни перед чем, чтобы ускорить это падение»[1029], — был уверен Пьер Жильяр. «Не будь за спиной у Ленина всей материальной и технической мощи германского аппарата пропаганды и разведки, ему никогда, конечно, не удалось бы взорвать Россию»[1030], — вторит ему Керенский.

Проведение подрывной деятельности против России, как против Великобритании и Франции, составляло важную часть программы действий руководства Центральных держав с самого начала войны. «Неужели Германия не должна была прибегнуть к этому могучему средству борьбы, действие которого она ежедневно испытывала на себе? Неужели не надо было подтачивать моральные устои неприятельских народов, как это, к сожалению, так успешно делал с нами наш противник?»[1031] — вопрошал генерал Людендорф.

Впрочем, такая работа началась еще задолго до войны. Ее концептуальные основы были заложены в работах многих поколений немецких геополитиков, этнологов, историков, которых грели идеи расчленения Российской империи. Накануне Первой мировой войны в немецкой стратегической мысли были представлены пять основных направлений, ни одно из которых не было однозначно доминирующими[1032].