Карта времени - Феликс Пальма

— Надеюсь, вы не причинили вреда моей жене, — произнес он тоном, которому пока еще явно не хватало решительности.

— О, не беспокойтесь, — заверил его Мюррей, помахав рукой в воздухе. — У вашей жены очень крепкий сон, а мои люди, когда надо, могут действовать практически бесшумно. Не сомневаюсь, что ваша обожаемая Джейн сейчас мирно спит, не замечая отсутствия мужа.

Уэллс хотел было что-то ответить, но промолчал. Мюррей обращался к нему с тем отчасти театральным высокомерием, какое свойственно людям, полагающим, будто им принадлежит весь мир. Судя по всему, за прошедшее после их встречи время расстановка фигур на доске переменилась. Тогда, в Уокинге, скипетр держал в руке Уэллс, как ребенок держит новую игрушку, а теперь символ власти сжимали толстые пальцы Мюррея. За несколько месяцев он стал совсем другим человеком. Это был уже не робкий новичок, мечтающий стать писателем, а хозяин самой процветающей фирмы города. Уэллс, разумеется, и не думал восхищаться Мюрреем и терпел его напыщенный тон лишь потому, что считал: тот был в своем праве, ибо победил в случившейся между ними дуэли. А разве Уэллс говорил с ним иначе, когда сила была на его стороне?

Гиллиам Мюррей широко развел руки, символически обнимая окружающие их развалины.

— Ну и как вам нравится мой мир? — спросил он.

Уэллс равнодушным взглядом обвел декорации.

— Невероятное достижение для устроителя зимних садов, не правда ли, мистер Уэллс? Ведь оранжереями и зимними садами я занимался до того, как вы помогли мне найти новую цель в жизни.

От Уэллса не ускользнула та легкость, с какой Мюррей решил возложить на него ответственность за перемену в своей судьбе, но счел за лучшее промолчать. Это отнюдь не смутило Гиллиама, и он жестом пригласил писателя совершить прогулку по будущему. Чуть поколебавшись, Уэллс неохотно последовал за ним.

— Вряд ли вам известно, что оранжереи — очень прибыльное дело, — заговорил Гиллиам, когда они зашагали бок о бок. — Сейчас все желают выделить в своем саду уголок, служащий забавой для взрослых и прибежищем для детских игр. Там можно весь год, вне зависимости от сезона, собирать фрукты. Правда, мой отец, Себастьян Мюррей, замахивался на куда большее.

В этот миг перед ними возник крутой спуск. Предприниматель, недолго думая, двинулся вниз, смешно семеня ногами и разведя руки в стороны для равновесия. Собака последовала за ним. Уэллс, глубоко вздохнув, тоже начал спускаться, стараясь не споткнуться о куски труб и скалящие зубы черепа. Ему не хотелось снова упасть. На сегодня с него более чем достаточно.

— В прозрачных сооружениях, которые богачи возводили в своих садах, отец видел прообраз будущего! — прокричал Мюррей, спускаясь впереди Уэллса. — Прообраз тех прозрачных городов, стеклянных зданий, где будет покончено с человеческими секретами, где ложь и обман будут немыслимы!

Он уже стоял внизу и протянул руку Уэллсу, но тот отказался от помощи, даже не стараясь скрыть нарастающего в нем раздражения. Гиллиам сделал вид, будто ничего не заметил, и продолжил путь по тропе, казавшейся более ровной, чем другие.

— Должен признаться, в детстве меня зачаровывали отцовские мечты и видения. Было время, когда я считал их точным портретом будущего. Это продолжалось, пока мне не исполнилось семнадцать и я не начал работать вместе с ним. И тут-то я понял, что это мираж. Творения, создаваемые инженерами и садовниками, никогда не станут архитектурой будущего, и не только потому, что человек никогда не согласится лишиться частной жизни, приватности — даже ради самого гармоничного совместного существования с другими людьми. Сами архитекторы презирали стекло и металл, отказывали этим материалам в эстетических свойствах. Такова была печальная реальность, как я понял. Мы с отцом построили по всей Англии много железнодорожных станций из стекла, но так и не победили царства кирпича. Вот почему я смирился со своей судьбой и решил до смерти оставаться простым фабрикантом симпатичных оранжерей. Но скажите, мистер Уэллс, кого может удовлетворить столь несерьезное и лишенное исторической важности занятие? Меня — нет. В то же время я не знал, что именно способно меня удовлетворить. В двадцать с небольшим лет я имел достаточно денег, чтобы позволить себе некий каприз, даже весьма необычный, изощренный, но именно поэтому я воспринимал мир как заранее выигранную карточную партию, и меня начала одолевать ужасная скука. В довершение всего отец мой внезапно умер, и я, будучи его единственным наследником, стал еще богаче. Тогда же я сделал удручающее открытие: большинство людей покидает сей мир, так и не претворив в жизнь свои мечты. Глядя со стороны, моему отцу многие завидовали, но я-то знал, что жизнь его была неполна и мне суждено повторить тот же путь. Да, я был убежден, что и мне суждено умереть с той же гримасой неудовлетворенности на лице. Надо думать, именно поэтому я и стал искать прибежище в книгах, спасаясь от монотонной и предсказуемой реальности, расстилавшейся передо мной. Ведь каждого из нас к чтению приводит что-то свое, не так ли? А что привело вас, мистер Уэллс?

— В восемь лет я сломал ногу, — ответил писатель подчеркнуто сухо.

Гиллиам в замешательстве смотрел на него несколько мгновений, потом кивнул.

— Полагаю, гении вроде вас и должны начинать именно в таком возрасте, — произнес он задумчиво. — Я же чуть запоздал. До двадцати пяти лет я не решился исследовать большую библиотеку, которую отец, преждевременно овдовев, взялся собирать в одном из крыльев нашего дома. Пожалуй, для него это было еще и одним из способов тратить деньги, с чем он после смерти матери плоховато справлялся. И если бы не я, никто не прочел бы все эти книги. А я стал заглатывать все, абсолютно все. Мне открылось наслаждение, которое таится в книгах. Лучше поздно, чем никогда, согласитесь. Хотя должен вам признаться, что не был слишком уж взыскательным читателем. Любая книга, рассказывающая о чужой — а не о моей собственной — жизни, казалась мне интересной. Но ваш роман, мистер Уэллс… Ваш роман привел меня в такой восторг, какого я не испытывал никогда раньше! Вы вели речь отнюдь не о том мире, который я знал, как это делал, скажем, Диккенс, и не об экзотических землях, не об Африке или Малайзии, как Хаггард либо Салгари, и даже не о все той же Луне, как Жюль Верн. Нет, в своей «Машине времени» вы говорили о том, что представлялось куда более недостижимым, — о будущем. И главное — до вас ведь никто не рискнул описать его!

В ответ на пылкую речь Мюррея Уэллс лишь пожал плечами. Он ни на миг не замедлил шага и только старался не наткнуться на собаку, которая имела препротивную привычку крутиться под ногами. Вообще-то Жюль Верн все-таки опередил его, Уэллса, но Гиллиам Мюррей имел право этого не знать. А тот между тем продолжал: