Групповые люди - Юрий Азаров

— Революция в белых перчатках не делается. Хватит миндальничать! Вы выполняете архиважное дело. Будьте беспощадны в подавлении мятежей, какими бы они ни были: рабочими, крестьянскими или меньшевистски-эсеровскими!

И какой же был результат? Четыреста миллионов пудов зерна мы собрали в тот трудный, голодный двадцать первый год. В октябре мы выбрали из деревень подчистую весь хлеб, а в ноябре уже сотни тысяч крестьян валялись на дорогах, и их некому было хоронить. И снова я хочу сказать о реализме целей. Если бы кому-либо из членов Политбюро предложили выбор: спасение этих четырнадцати миллионов или индустриализация страны, — каждый бы сказал: индустриализация, ибо она и есть социализм. Конечно же, мы не могли не учитывать, что значительное сокращение едоков на тот период — это наше спасение, спасение революции.

— Простите, вы хотели что-то сказать о деклассированных элементах… — спросил я.

— Я хотел бы сказать, что мы отдавали себе отчет в том, что имеем дело с деклассированными элементами, больше того, опираемся на эти элементы, будем строить вместе с ними новое общество. Приведу по этому поводу высказывание Ильича. Он в этом же двадцать первом году говорил: "Меньшевики и эсеры прокричали нам уши о том, что так как пролетариат деклассирован, то поэтому от задач диктатуры пролетариата нужно отказаться. Они кричали это с 1917 года, и нужно удивляться, что они об этом до 1921 года не устали твердить. Но когда мы слышим эти нападки, мы не отвечаем, что никакой деклассированности нет, что нет никаких минусов, но мы говорим, что условия русской и международной действительности таковы, что даже тогда, когда пролетариату приходится переживать период деклассированности, переживать эти минусы, он, несмотря на эти минусы, свою задачу завоевания и удержания власти осуществить может. Отрицать, что условия деклассированна пролетариата есть минус, — смешно, нелепо и абсурдно".

Полагаю, что эта великая и правдивая ленинская мысль взята на вооружение Зарубой и его группой — только прочная связь деклассированных элементов и, если хотите, — не побоюсь этого выражения — деклассированной интеллигенции может помочь довести начатое дело до конца. Заруба это понял и впервые сформулировал основные положения этих социальных связей.

— Впервые все же после Ленина эти мысли развил Сталин? — спросил я.

— Я готов отбросить личную неприязнь к этому мерзавцу, который поставил страну на край гибели, но то, что он крепко связал в один узел индустриализацию, полное уничтожение проклятого крестьянского идиотизма на Руси, то есть раз и навсегда покончил с патриархальщиной, с идеализацией, с этой нелепой верой в самобытность русского пути, — в этом сказалась его восточная деспотическая настырность. И все же ему недоставало европейской культуры, недоставало той неподдельной радости или мажора, о которых так настойчиво говорит Заруба.

— А что же он считал главным звеном? Что вы считаете главным звеном любого полноценного революционного движения?

Вместо ответа Троцкий, улыбаясь горько, стал напевать свою "Машинушку":

— Эх, машинушка, ухнем…

37

В третий раз Сталин спрашивал:

— Все это правильно, товарищи, но все-таки это не главное. И промышленность, и сельское хозяйство, и торговля, и работа всего нашего аппарата — это лишь производные, это лишь результат того, в каком состоянии сегодня пребывает партиец. Сейчас, в эти тяжелые для нас дни после смерти Ильича, главное — моральное единство нашей партии. Мы сумеем победить, если нам удастся поднять народные массы на борьбу, если у нас будет мощное коллективное руководство, если окажемся сплоченными. И я у вас спрашиваю, товарищи, что же является главным условием нашей сплоченности?

Сталин обвел сидящих глазами. Все знали эту его манеру озадачивать. Потому не торопились с ответами.

— Что скажет по этому вопросу Лев Борисович? — обратился Сталин к Каменеву.

— Самое страшное, — ответил Каменев, — это превратиться нам в командную касту жрецов, стоящих над всеми. Самое страшное — выделить из своей среды Главного Жреца и установить иерархию чинопочитания. Ничего скрытого, ничего тайного, никаких регламентов, никаких бюрократических формальностей и догм — вот что самое главное для сегодняшнего дня. Диктатура должна держаться исключительно на доверии народных масс.

— Это все правильно, Лев Борисович, но это тоже явление производное…

— Сейчас как никогда нужна беспощадная борьба со всякой расслабленностью, — сказал Зиновьев, — борьба со скепсисом, отступничеством от теории марксизма-ленинизма. И второе. Не сочтите меня слишком приземленным, главное — это физическое здоровье партии. Да-да, я хочу сказать о конкретном здоровье наших партийцев. Смерть Владимира Ильича с особенной силой и настоятельно ставит этот вопрос. Мы сумеем победить и взойти на эту неисследованную гору, если будем физически здоровыми. Если организм каждого партийца будет в полном порядке.

Такой неожиданный поворот внес оживление в собрание присутствующих. Кто-то сказал с места:

— В здоровом теле — здоровый дух!

— Я могу продолжить изречение афористических выражений, рожденных временем, — улыбнулся Сталин. — Болезнь — это мелкобуржуазная роскошь. Болезнь — это неучтенный резерв вражеских сил. Болезнь — это предательство революции. Я мог бы назвать немало случаев и среди ответственных работников партии, которые называют себя здоровыми, отказываются лечиться, не берегут себя. Они являются скрытыми и тайными врагами. Не улыбайтесь, товарищ Радек. Да, да, именно невольными пособниками империализма. Сейчас Секретариат ЦК разрабатывает систему мер по улучшению условий оздоровления партийных кадров, и в скором времени об этом будет доложено на одном из заседаний ЦК. А пока мне бы хотелось еще раз согласиться с мнениями товарищей Каменева и Зиновьева и выслушать других членов ЦК.

— Я согласен с товарищем Сталиным, — сказал Бухарин. — И мне бы хотелось выделить ансамбль нездоровых свойств, причиной которых является прежде всего крах иллюзий. Бесконечно пустые меньшевистско-эсеровские болтуны наравне с подлыми либералами из числа недобитых мелкобуржуазных элементов оценивают переход к новой экономической политике как крах коммунизма. Заметьте, в этой оценке с ними сходятся и "сменившие вехи" российские интеллигенты, надеющиеся не только на эволюционное перерождение пролетарской диктатуры в некую демократию буржуазного толка, но и на союз с христианством. Я весьма огорчен, но присутствующий здесь Анатолий Васильевич Луначарский, к сожалению, является не только разносчиком этой опиумной заразы, но и покровителем поповщины всех мастей и видов. Должно быть, товарищ Луначарский, издавая свои полухристианские брошюрки, не осознает, что служит своей Прекрасной Даме под подозрительно шарлатанскими знаменами наших врагов, начиная от господина Петра Струве и кончая истинно русским и истинно христианским бароном Врангелем.

Товарищи, мне хотелось бы еще сказать об одном из самых страшных заболеваний — о политическом двоедушии! Если коммунист дома читает Достоевского, а на митингах призывает к борьбе за Советы, он двурушник и должен быть стерт с лица земли! Если коммунист ищет бога и на всякий случай в уме своем крестится, он двурушник и нет ему места! среди нас! Если коммунист говорит о наших бедах и не видит той великой радости созидания, которая охватила голодающие и умирающие массы, он достоин только одного — расстрела!

Да, есть у нас еще и такая болезнь, как скрытый скепсис, скрытое неверие. Среди скептиков считается признаком дурного тона говорить о нашем продвижении вперед, и, наоборот, они чрезвычайно охочи (на то ведь они и критически мыслящие личности, не в пример прочим всем!) сладострастно посудачить о наших болезнях, промахах и ошибках. Не священная тревога за судьбу революции живет в них, а глубоко скрытое неверие в наше будущее. Не поисками положительных решений они живут, а более высокой деятельностью, перед которой бледнеет злоба сего дня. Вот этот тип болезни, или, точнее, тип собачьей старости, который идейно родствен дезертирству, но облекается в туманную вуаль высокого и прекрасного, нужно лечить, пока не поздно.

— Мне бы хотелось продолжить разговор о той болезни, которую лишь назвал товарищ Бухарин, — начал свое выступление Степанов. — Речь пойдет о поповщине товарища Луначарского. Его последние литературные произведения показывают, что акты отречения, которые лежат между его юностью и его зрелым возрастом, были временными колебаниями, мимолетными приступами малодушия, что глубокое религиозное ядро осталось в нем незатронутым и что еще вполне вероятен полный возврат к апостольским начинаниям молодых лет. В этом отношении достаточно красноречивы отдельные места из недавней статьи товарища Луначарского, напечатанной в журнале "Красная новь" (декабрь 1923 года). Статья называется "Мораль и свобода". Но ее с не меньшим основанием можно было бы назвать и так: "Любовь к свободе", или "Свобода в любви", или "Любовь на свободе" и так далее. Надо ли здесь разъяснять всю вредность этих отвратительных, мерзких и вонючих меньшевистских понятий?! Что может быть недостойнее призыва к любви и к свободе?! Призыва к защите общечеловеческих ценностей?! Диктатура пролетариата должна не только исключить из обихода человеческого сознания эти лжеценности, но и каленым железом выжечь из нашей среды ту сволочь, которая пытается протащить в наше революционное созидание не наши взгляды, не нашу идеологию! Да, да, я не побоюсь здесь, в узком нашем кругу, выступить против авторитетных наших товарищей. В партии нет дворян и генералов! Я снова возвращаюсь к названной статье наркома просвещения. То молодое ядро, которое хранит в себе товарищ Луначарский, под случайными наслоениями и скорлупой зрелых лет прорывается в этой статье в выражениях, которым могут только сочувствовать митрополит Антоний или митрополит Александр Введенский…