Крым 1944. Весна освобождения - Сергей Ткаченко

24 октября, когда лодка снова перешла в район прибрежного фарватера, но патрулирование производилось слишком далеко, в 4—7 милях от берега, вследствие чего на фоне берега трудно было своевременно обнаружить суда противника, шедшие по прибрежному фарватеру.

Последствия этого тактического промаха сказались днем 31 октября. Когда в 14 час. 12 мин. на дистанции 40 каб позади был обнаружен транспорт противника, лодка начала выходить на атаку, однако командир слишком поздно принял решение об увеличении хода до 7 узлов и с транспортом не удалось сблизиться до расстояния торпедного выстрела. Впоследствии уже на базе будет отмечено, что “командир от атаки отказался” и его действия будут признаны неудовлетворительными».

Вечером 1 ноября лодка начала возвращение в базу.

Главная роль в любом морском экипаже — неважно, линкор это или крейсер, эсминец или морской охотник, — несомненно, принадлежит командиру. Но во много раз его значение возрастает на подводной лодке. Недаром говорят подводники о командире — первый после Бога. Автобиография Г.Е. Карбовского, написанная еще до войны, позволяет нам ближе узнать этого человека**.

В своих мемуарах бывший помощник командира Щ-216 Я.К. Иоселиани достаточно подробно описывает события первой и последующих атак по кораблям противника в этом походе. Правда, автор изменил фамилию командира на Вербовский, а название лодки — на «Камбалу». И хотя, судя по этим изменениям, автор широко использовал право на художественный вымысел, его повествование несколько своеобразно характеризует командира лодки и царившую на ней атмосферу:

«...Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика.

— Курсовой левого борта сорок, показался проблеск на воде!

— Вы точно видели проблеск? — спросил командир.

— Так точно, товарищ командир, вот он: курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — увидел и Вербовский тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. —Лево на борт!

Я бросился на свой командный пункт.

‘Камбала ” легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.

Подводная лодка полным ходом неслась к вражескому кораблю.

Я сверял расчеты с данными о противнике, которые поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Веемы были возбуждены, однако каждый делал свое дело четко, быстро и точно.

— Аппа-ра-ты! — понеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост. И вслед за ней: — Отставить!

Но нервы у торпедистов были настолько напряжены, что команду “Отставить! ” они приняли за “Пли! ” Торпеды выскочили из аппаратов и устремились в заданном направлении.

— Срочное погружение! —услышали мы следующую команду Вербовского.

Люди, буквально друг у друга на плечах, посыпались в люк центрального поста.

Потребовались считаные минуты, чтобы "Камбала " оказалась на глубине и начала отход в сторону моря.

— По ошибке атаковали дозорный катерок; будь он проклят! Понятно? — шепотом сказал мне Вербовский.

— Бывает... —успокоил командира Иван Акимович, стоявший рядом. — Еще хорошо, что он оказался... слепым. Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы еще нас погонять...

— Эх, если бы знать. Установить бы глубину хода торпед поменьше и залепить в борт этому дозорному, — досадовал я. — Но почему же он несет огонь?

— Не знаю, не спрашивал, — сухо бросил Вербовский.

— По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, — предположил Станкеев.

Несмотря на неудачу, первая атака принесла известную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло боевую выучку экипажа.

Всеобщее разочарование было, конечно, велико, но оно очень скоро прошло.

На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный командир лейтенант Глотов.

— Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот в этом направлении, посмотрите сами.

Я с трудом различил на фоне облаков еле видимые клубы дыма.

— Нужно доложить. Дымы судов, — заявил я. Вербовский приказал сыграть боевую тревогу и бросился в центральный пост.

— Что — конвой? — ворвался Вербовский в центральный пост.

— Дымы судов, товарищ командир! — доложил Глотов, уступая Вербовскому место у перископа.

— Только и всего? — Вербовский был явно разочарован.

—Дыма без огня не бывает, — ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.

Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.

— Надо бы доложить ему, — ответил он, — но... с его самолюбием прямо беда... Как бы хуже не было.

— Я тоже так думаю, — согласился я с комиссаром, — может быть хуже.

— Однако, — Станкеев будто читал мои мысли, — сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.

— Есть, — с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: — Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.