Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

МАДЕМУАЗЕЛЬ МАРИ ВАН КАСТЕЛЬ ДЕ МОЛЛЕНСТЕМ

Медан, 24 июня 1879 г.

Мадемуазель!

Надо слушаться отца. У него должны быть причины запрещать Вам чтение моих книг, — причины, в которые я не хочу вникать. Прямая обязанность главы семьи руководить воспитанием и образованием своих детей так, как он сочтет нужным. Позвольте мне добавить, что мои книги — весьма горький плод для молодой девицы Вашего возраста. Когда Вы будете замужем и Вам придется жить своим умом, читайте меня. И желаю Вам, чтобы мои книги, какими бы жестокими они ни казались, подарили Вам хотя бы любовь к правде и немного знания жизни.

Преданный Вам.

ЖЮЛЮ ТРУБА

Медан, 1 сентября 1879 г.

Милостивый государь!

Это я обязан перед Вами извиниться, что вовремя не поблагодарил Вас за присылку «Парижских хроник».

Я часто живу в деревне, и у меня дома, в Париже, все книги, какие приходят, лежат навалом. Недавно, когда я доставал из этой груды «Хроники», к моему удивлению и досаде, из книги выпала Ваша визитная карточка; а я-то думал, что это от издателя! И тогда я, правда уже поздно, заговорил о книге, чтобы сказать Вам спасибо.

Теперь, после Вашего милого письма, я снова Ваш должник. Нам не так уж трудно понять друг друга. Дело не в том, чтобы сказать в критической статье абсолютно все; нужно сказать правду, а правда не требует грубой и бесполезной болтовни. К тому же всегда можно предположить, что анатомируемый объект уже много лет покойник и что ни он сам, ни его близкие не могут на Вас пожаловаться. Тут все — вопрос такта. Фигура Сент-Бева не дает мне покоя; к несчастью, у меня нет необходимых материалов, а кроме того, — я критик-воитель и сам прокладываю себе дорогу, поскольку больше некому ее проложить. Иначе говоря, моя трудная работа состоит не в этом, и я не располагаю временем, которого потребовало бы изучение документов, — вот чем объясняется поверхность моих статей, испеченных на скорую руку в разгар битвы, из тактических соображений, во имя победы. Кто нам нужен — это критик, который занимался бы только критикой, и занимался бы со страстью.

Еще раз благодарю Вас, милостивый государь.

Преданный Вам.

ГОСПОЖЕ ШАРПАНТЬЕ

Медан, 22 ноября 1879 г.

Сударыня!

Мне нужна справка для «Нана». Не будете ли Вы так любезны дать мне ее?

Устраивают ли бал в высшем свете, если вопрос о браке решен, и когда? В день подписания брачного контракта или в день венчания в церкви? Я предпочел бы день венчания. И хотел бы, чтобы бал состоялся в гостиной Мюффа. Ну а если бал решительно невозможен, могу ли я заставить его устроить званый вечер? Теперь другое: если это будет вечером, после подписания брачного контракта, каков должен быть наряд новобрачной? А если это будет после венчания, должен ли я к концу бала отправить новобрачных в положенное свадебное путешествие?

Меня так травят, что я не смею больше рисковать ни одной мелочью. Я только что спорил с моей женой по поводу всех вопросов, которые Вам задал, и избираю Вас арбитром. Сообщите мне побольше подробностей, по возможности точных; я никому не скажу, что Вы были моей сотрудницей по «Нана».

Горячий Вам привет и тысяча благодарностей от нас обоих.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

Медан, 14 декабря 1879 г.

Дорогой друг!

Я счастлив, что доставил Вам маленькое удовольствие. Все же моя статья очень незначительна,[124] — так, кое-какие замечания по ходу мысли.

Ваше письмо прибыло ко мне в деревню, где я кончаю «Нана». Я вернусь в Париж только 15 января, потому что прежде хочу разделаться со всей работой. Вы не можете себе представить, сколько горестей причинил мне, да и причиняет мой роман. Чем дальше, тем все труднее. Я проделываю, в особенности над уже отпечатанными главами, адову работу, чтобы выправить фразы, которые мне не нравятся, а не нравятся мне все до одной. Ведь правда, Вы не захотите меня огорчить, не будете читать «Нана» в газете; она там ужасна, я сам ее не узнаю. Вам должно быть знакомо это чувство, я сейчас в той полосе, когда сам себе становишься противен. И все же думаю, что написал книгу если не хорошую, то, по крайней мере, любопытную. Отдельное издание выйдет в свет в конце января. Вы мне скажете совершенно откровенно Ваше мнение.

Как! Вы не будете с нами и нынешней зимой? Вы меня огорчаете. А я-то рассчитывал Вас видеть у себя самое позднее в феврале! С тех пор как Вас здесь нет, все мы потеряли связь друг с другом. Ну что же, мы Вас навестим с большим удовольствием. Это зависит только от Вас. Напишите нам, назначьте число, когда будет для Вас удобно и когда мы сможем отправиться в путь, так, чтобы Вам не помешать. Уговорились, да? Вот и все, я живу здесь в полном одиночестве. От Гонкура и Тургенева — никаких вестей. С Доде обменялся несколькими письмами, он как будто доволен успехом своих «Королей в изгнании». Сейчас же после «Нана» я ринусь в драму — одну или две, вот вам!

Одевайтесь потеплее, трудитесь в поте лица своего и создайте нам шедевр. Обнимаю Вас.

1880

© Перевод Л. Щетинина

АНРИ СЕАРУ

Медан, 9 мая 1880 г.

Дорогой Сеар!

Я раздавлен горем. Пришла телеграмма от Мопассана: умер Флобер. Написал сейчас Мопассану, чтобы он немедленно сообщил мне, когда похороны, по боюсь, что он уже уехал в Круассе. Вы в Париже, так постарайтесь все узнать и сразу же напишите мне.

Да, друг мой, всем нам следовало бы убраться из этого мира, и чем скорее, тем лучше. В самом деле, кругом одна тоска, и не для чего жить.

ФРАНСИСУ МАНЬЯРУ

Медан, 5 сентября 1880 г.

Дорогой господин Маньяр!

Не будете ли Вы столь любезны оказать мне дружескую услугу и опубликовать в «Фигаро» прилагаемое мое письмо г-ну Лаффиту, главному редактору «Вольтера»? Этот престранный господин напал на меня, что называется, с тыла, в газете, которую я же помог основать, а теперь дошел до того, что отказывает мне в праве ответить на его нападки и попрощаться с моими читателями. Сегодня утром он объявил, что не будет печатать моего письма, но готов на него ответить, если я его опубликую где-нибудь в другом месте.

Подумайте только, какая остроумная выдумка, а главное, какая порядочность! Меня г-н Лаффит не напечатает, но будет мне отвечать. Он решил не допускать на страницы газеты аргументацию своего противника, чтобы торжествовать над изуродованными цитатами. Посмотрим все же, осмелится ли г-н Лаффит прибегнуть к этому трюку, которому есть одно совершенно определенное название на всех языках. Я ставлю перед ним вопрос ребром: если он человек порядочный, то обязан напечатать мое письмо полностью!

Сперва я было подумал добиться опубликования моего ответа в судебном порядке. Но, по правде говоря, происшедшее начинает казаться мне ничего не стоящей чепухой, и мне уже самому немного совестно, что я так близко принял все это к сердцу. Но теперь — конец. У меня есть дела поважнее, нежели возня с этим г-ном Лаффитом. Он волен печатать или не печатать, отвечать или не отвечать — для меня он больше не существует.

Заранее от души благодарю Вас за гостеприимство в Вашей газете. Преданный Вам собрат по перу.

Вот письмо г-ну Лаффиту от Эмиля Золя.

Медан, 4 сентября 1880 г.

Милостивый государь!

Вчера я успел лишь послать Вам по телеграфу свой отказ сотрудничать в газете. Но мне не по душе оставлять без ответа вашу столь странную и неожиданную статью.

Когда «Жиль Блаз» урезает мое обозрение от 31 августа, не обозначив даже точками опущенные места, и выкраивает из него панегирик себе, — это еще я могу понять и извинить до некоторой степени. Но когда Вы с некоей целью, которую я сейчас назову, делаете вид, будто верите, что я выступил в защиту «Жиль Блаза», дело приобретает весьма забавный оборот. К счастью, Ваши читатели прочли мою статью, и у них, надеюсь, достаточно здравого смысла и доброжелательства, чтобы усмотреть в ней лишь негодование честного писателя против лицемерных ухищрений прессы.

Но наша с Вами ссора произошла не из-за этого, не так ли? Оставим случай с «Жиль Блазом» и давайте обратимся к другому моему обозрению, а именно к тому, что посвящено нашим политическим деятелям и откуда Вы прежде всего привели отрывки. Вы выдали себя, милостивый государь, с головой. Друзья Ваши — не мои друзья. Действительно, за Вами стоит весь литературный сброд, который ныне занимается дележом Франции. И я прекрасно понимаю, что эти друзья и диктовали Вам вчерашнюю статью. Особенную роль среди них играет один субъект, чье единственное превосходство состоит в том, что он сам себе подписал смертный приговор. Посредственный сочинитель, коего никто не читает, посредственный депутат, ни разу не раскрывший рта, посредственный полицейский, от которого Республика не дождалась еще ни одной ценной услуги, — словом, безнадежная посредственность, человек, приобретший прочную репутацию никчемного. Итак, Вы сделали выбор между Вашими политическими друзьями и мною. Ну что ж, это естественно. Только было бы гораздо честнее сказать об этом без обиняков и не поливая меня грязью.