Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Вы много работаете, и это правильно. Воля все преодолеет. Этой зимой Вам необходимо выпустить роман у Шарпантье. Путь к самоутверждению в одном лишь творчестве; оно закрывает рот бесплодным, и только оно определяет великие литературные движения. Знать, куда ты хочешь идти, — очень хорошо; но нужно еще и показать, что идешь ты именно туда. Впрочем, Вы-то человек мужественный; я нисколько за Вас не беспокоюсь.

От всего сердца жму обе Ваши руки.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

Эстак, 17 сентября 1877 г.

Давно уже, мой добрый друг, я хочу справиться у Вас о Вашем здоровье. Простите меня, что я не сделал этого раньше, — я много работаю и у нас здесь стояла такая жара, что вечером, после работы, у меня уже не хватало мужества остаться наедине с листом белой бумаги. Как Вы поживаете, а главное, как Ваша работа? Закончили ли Вы ту ужасную главу о науке, о которой мне говорили? Вы знаете, как я интересуюсь Вашими двумя простаками,[109] — ведь Вам надо преодолеть огромные трудности, а я жду не дождусь Вашей победы. Но особенно хочется мне знать, собираетесь ли Вы провести зиму в Париже. Когда Вы думаете уехать из Круассе? Будем ли мы наслаждаться Вашими воскресеньями или, страстно Вас ожидая, должны будем скитаться, как грешники в чистилище?

А если у Вас есть иные новости, сделайте милость сообщите их мне. Но я знаю, как заботливо и ревниво охраняете Вы свое уединение, и не настаиваю. Я обменялся двумя-тремя письмами с нашим другом Тургеневым, у которого недавно был приступ подагры. Получил письмо от Гонкура, он усиленно занимается своей «Марией-Антуанеттой»;[110] говорят, Шарпантье выпустит ее в роскошном издании. От Доде ничего нет. Вот так! А известно ли Вам что-нибудь о наших друзьях?

Теперь расскажу Вам немного и о себе. Я живу в Эстаке вот уже скоро четыре месяца. Чудесные места. Прямо напротив меня Марсельский залив, а в волшебной его глубине видны холмы и ослепительно-белый город среди синей глади. И заметьте, что, несмотря на это соседство, я здесь в настоящей пустыне. А какие мидии, друг мой, какие буйабесы — дивная пища, от которой у меня горят внутренности! Признаюсь, я даже злоупотребил всеми этими благами, — пришлось полежать несколько дней в постели. Меня вылечили фрукты — великолепные персики, да еще инжир и виноград. У нас долго стояла сорокаградусная жара. Вечерами дул прохладный ветерок, и было очень хорошо. В общем, я весьма доволен проведенным летом. Жене много лучше. Мы пробудем здесь еще шесть недель, до 5 ноября, так что сможем насладиться начинающейся пышной осенью.

Что касается моего нового романа, то я написал примерно две пятых его. Он начнет печататься в «Бьен пюблик» с 17 ноября. Непременно хочу опубликовать этот том у Шарпантье в конце февраля. По правде сказать, я очень не уверен в ценности того, что делаю. Вы знаете, что я хочу удивить моих читателей, дав им нечто совершенно противоположное «Западне». И вот я нашел трогательный сюжет, который развиваю со всей возможной простотой. Бывают дни, когда книга кажется мне совсем серой, и я прихожу в отчаяние. Такая благонравная книжка будет для Вас неожиданностью, я и сам удивлен. Но в общем я не отступаю от правды, стараюсь не слишком падать духом и мужественно иду вперед.

Что же еще? Я разрешил двум славным малым инсценировать «Западню». Потом дал и себя втянуть в это дело, сам работал над планом пьесы, но, конечно, имя мое не будет упомянуто. В драме двенадцать картин. И теперь я твердо верю в ее успех.

Прислали бы мне письмецо, чтобы я хоть что-нибудь о Вас знал. Я здесь так оторван от всего, что Вашего письма мне хватило бы на целую неделю.

Моя жена кланяется Вам, а я шлю самое крепкое рукопожатие.

Искренне Ваш.

ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ

Эстак, 12 октября 1877 г.

Мой добрый друг!

Я получил два Ваших письма, которые очень меня успокоили. Я возымел безумную идею, в коей должен пред Вами повиниться, чтобы наказать себя: я боялся, что огорчил Вас кое-какими статьями, в которых высказывал мысли, Вами не разделяемые. Это было глупо с моей стороны, но что поделать? Меня терзало беспокойство.

Собираюсь вернуться в Париж и жду конца этих гнусных выборов.[111] Обретем ли мы покой? Боюсь, что нет. А очень бы он нужен был для наших книжек.

Бузнах и Гастино, — под их именем пойдет инсценировка «Западни», — славные малые. Но, между нами будь сказано, я сам много работал над пьесой, хотя и поставил непременным условием, что останусь в тени. Добавлю, что пьеса внушает мне сейчас большие надежды. Двенадцать картин, по-моему, очень удались, и я верю в успех. Что касается «Бутона розы», то придется запереть его на ключ в ящике письменного стола. По правде говоря, вещица неважная.

Читали Вы, в каком тоне «Бьен пюблик» объявил о моем новом романе? Ну и стиль у этих молодцов! Но реклама кажется мне хорошей, поскольку в ней говорится, что мой роман можно читать в семейном кругу.

Трудитесь в поте лица своего, дружище, до самого Нового года. Мы еще проведем у Вас не одно приятное воскресенье, наперекор всем политическим крикунам.

Глубоко преданный Вам.

1878

© Перевод С. Рошаль

ЭДМОНУ ГОНКУРУ

Париж, 2 января 1878 г.

Дорогой друг!

Ждал Вас в воскресенье у Флобера, и так как я должен был передать Вам отрицательный ответ, то предпочитал сделать это устно.

Гюйо испугал только размер вещи — пять тысяч строк. Он уверяет, что не может дать в отделе смеси такую большую работу. Ему не хватает места. Я говорил, что в газете слишком много политики, что Ваш «Сент-Юбер» заполнит пустоту этого листка и наконец в нем будет что читать; все было напрасно, он упорно стоял на своем.

Впрочем, должен Вам сказать, я не считаю, что Вы избрали наилучший способ публикации. Это разбило бы Ваш очерк на маленькие куски. Почему Вы не обратитесь к Даллозу, у которого теперь есть свой журнал? Я говорил в воскресенье с Доде, и он сказал, что охотно устроит это. Подумайте над этим, уверяю Вас, что так будет лучше. Как бы там ни было, я очень досадую на себя, что не смог повести дело искусней в угоду Вашему желанию.

Сердечно Ваш.

ПОЛЮ БУРЖЕ

Медан, 22 апреля 1878 г.

Любезный Бурже!

Хотел Вам писать, вернее, хотел Вас видеть, чтобы поговорить с Вами об «Эделе».[112] Признаться, я был не очень им доволен, и это, возможно, послужило причиной моей лени. Но на днях я нашел в «Ви литерер» статью г-на Гранмужена, кажется, Вашего друга, который совершенно точно выразил и мое впечатление от Вашей поэмы. Тогда я решил написать Вам, так как полработы уже сделано.

Я, конечно, прихожу к выводам, противоположным г-ну Гранмужену. Но, как и он, я заявляю, что Вы, будучи современным поэтом, ненавидите современную жизнь. Вы восстаете против своих богов, Вы откровенно не приемлете свой век. Тогда описывайте другой. Почему Вы считаете вокзал безобразным зрелищем? Вокзал прекрасен. Почему Вы постоянно устремляетесь прочь от наших улиц, в романтические края? Наши улицы трагичны и очаровательны, они достаточно могут дать поэту. Так же и во всем остальном. Ваша героиня — лишь видение, а Ваша поэма — раздавшийся в ночи жалобный плач ребенка, который боится действительности.

Произведение Ваше говорит, разумеется, о большом таланте. Вы знаете, как я люблю Вас, потому я и строг. Но я хочу побеседовать с Вами будущей зимой и хочу повторить Вам уже сказанное. Вы признаете у Бальзака только его фантасмагории, Вас не трогает созданная им реальность, а именно в этом и заключается все его величие. Словом, ясно, что Ваше поколение тоже будет отравлено романтизмом.

Сердечно Ваш.

АЛЕКСАНДРУ БУТИКУ[113]

Париж, 14 мая 1878 г.

Милостивый государь!

Ваше письмо доставило мне большое удовольствие. Вы человек сведущий, и Ваше одобрение я ценю больше, чем похвалы критиков, которые могут судить обо мне только как о художнике.

Вы угадали, я долго жил среди народа. Я был очень беден и видел народ вблизи. Это и позволило мне говорить о нем правду. И еще: Вы напрасно волнуетесь по поводу кое-каких суждений моих коллег. Они часто не знают, что говорят, зато часто отлично знают, что делают.

Еще раз благодарю Вас за превосходное письмо. Сейчас, когда на меня нападают со всех сторон, оно меня особенно тронуло.

Примите уверения в моем почтении и признательности.

АНРИ СЕАРУ

Медан, 26 июля 1878 г.

Любезный Сеар!

Тысячу раз благодарю за Ваши заметки. Они превосходны, и я ими воспользуюсь; описание обеда особенно поразительно. Я хотел бы иметь сто страниц подобных заметок. И сделал бы прекрасную книгу. Если Вам или Вашим друзьям попадется что-нибудь, пошлите мне. Я изголодался по зрительным впечатлениям.